Эксклюзивное интервью - Сандра Браун

— Не надо было мне тогда этого делать. Спорить было не о чем. Если в то утро в Вайоминге ему не нужно было добиваться ее любви, то с чего бы ему соблазнять ее сегодня вечером?

— Я пошла в душ.

Барри взяла сумку, гордо вскинула голову, ушла в крошечную ванную и закрыла за собой дверь.

Глава 26

Меня однажды рисовал Аман.

— Рисовал тебя?

Барри вышла из ванной в одном свитере и трусиках. От нее исходил запах мыла и свежести. Перед тем как юркнуть под простыню, она стянула с себя свитер, и Грэй увидел, как на ее спине блеснули капельки воды. Он разместился на стуле у окна и время от времени посматривал сквозь жалюзи. Сейчас Бондюрант изо всех сил старался не думать о пахнущей чистотой, почти обнаженной журналистке, которая лежала всего в метре от него.

— Не разрисовывал мое тело, — пояснила она, — а изображал меня на холсте. Я, нагая, позировала ему.

— Как ты дошла до жизни такой? Денег не хватало?

— Да нет, дело совсем не в этом. Я тогда училась в колледже и во мне кипел бунтарский дух. Мне хотелось выкинуть что-нибудь такое, что мои родители наверняка бы не одобрили. Он искал натуру, я решила: а почему бы и нет? Во всяком случае, до тех пор пока в студии будет тепло.

— Ну и как? — поинтересовался Грэй.

— Студия эта оказалась вшивой мансардой, пахнущей краской и немытым художником. Он много курил, пил много дешевого вина и всегда пребывал в плохом настроении.

— А что картина?

— Не получилась. Тело выглядело ненатурально. Он стал объяснять, что во всем виновата любовь ко мне. И вот когда он в очередной раз разглагольствовал, я оделась и ушла. Но он сдержал обещание отапливать студию.

Непонятно было, фыркает Грэй или смеется.

— Он первым учил тебя, как?..

Не дождавшись ответа, он обернулся к ней. Она повернулась на бок лицом к нему, свернувшись калачиком. В том, как волосы спадали ей на обнаженные плечи, было что-то детское. Именно это его и интриговало — женская соблазнительность и детская незащищенность. Сочетание, перед которым невозможно устоять. Конечно, сегодня, спустя несколько недель, когда в нем еще живо воспоминание и он ощущает ее тепло, сомнений в том, кто она — женщина или ребенок, больше не осталось. В ее глазах застыли растерянность и обида.

— Зачем ты это делаешь, Бондюрант?

— Что?

— Зачем ты грубишь и оскорбляешь меня?

— Я совсем не этого хотел — я пытался поддразнить тебя. Но, видимо, очень неудачно.

— Я бы сказала: совсем неудачно.

— Недостаток воспитания.

После долгой паузы она шепотом произнесла:

— Художник научил меня только тому, что надо держаться подальше от художников. А что касается того, где я училась заниматься любовью, хм, я совершенствовала технику сама. — И после многозначительной паузы добавила еще тише:

— В то утро в твоем доме на ранчо.

Эротическое воспоминание заставило его тело сразу же отозваться, и стул, на котором он сидел, стал еще неудобней. Стыдно было смотреть ей в глаза. Он совсем не хотел быть ее первым мужчиной: с чувством собственной значимости приходит и чувство ответственности. Чтобы сменить тему, он спросил:

— Почему ты вспомнила о художнике? Она пожала плечами:

— Не знаю. Видимо, просто чтобы заполнить паузу.

— Вполне в твоем духе.

— Что?

— Всегда чувствуешь необходимость сказать что-нибудь.

— Не правда. Видишь? — Она скорчила гримасу.

— Очень смешно.

— Да, я постоянно шучу. И мне постоянно говорят об этом. Шучу и дразню.

И хотя он даже не улыбнулся, она засмеялась. Скорее даже расхохоталась, перевернувшись на спину и закинув руки за голову. Смех ее звучал искренне и так же соблазнительно, как и голос.

— Спасибо, Бондюрант. После сегодняшнего — очень кстати. Хотя мне следовало бы уже привыкнуть.

— К чему?

— К увольнениям. Это ведь не первое.

— Первый раз тебя уволил Дэйли?