Парижанка - Онэ Жорж (1898)

– Но, – мягко возразила Роза, – если господин Леглиз ведет себя дурно, разве это дает право его жене поступать точно так же? Признаюсь, такая обоюдность вины всегда казалась мне чем-то решительно непонятным. В доме сейчас утрачивается равновесие, все идет прахом, едва один из супругов потерял голову; а тут, чтобы довершить беспорядок, внести в семью разорение и сделать неизбежным скандал, другой принимается следовать дурному примеру и забывает всякое благоразумие. Какое удовлетворение может найти женщина в измене супружескому долгу, когда она сама пострадала от неверности мужа? Разве все ее радости не отравлены заранее сознанием их предосудительности? Не то ли же это самое, как, если бы, увидав какого-нибудь несчастного алкоголика в пьяном виде, вместо того чтобы почувствовать решительное отвращение к пьянству, мы сказали бы себе: «Ах, ты отвратителен в этом состоянии, ну, так и я стану пить, чтобы сделаться подобным тебе! Таким образом, между нами установится равенство порочности». Нет, я представляю себе совершенно иною роль женщины при подобных обстоятельствах. Чем честнее она, тем более гордой и чистой желала бы я ее видеть. По крайней мере, в бедствии своей жизни она сохранила бы собственное уважение и уважение других. Кто знает, пожалуй, ее нравственное достоинство поразило бы наконец увлекшегося мужа, а почтение к ее добродетели заставило бы его вернуться к супружескому долгу. Вот это был бы великолепный реванш.

Проспер молча смотрел на мадемуазель Превенкьер, пока она говорила, а потом заметил взволнованным тоном:

– Вы говорите, как действуете, сударыня, и нам известно, сколько в вас мужества и благородной гордости. Однако не все женщины способны пожертвовать в один день своими вкусами, удовольствиями, привычками, как сделали вы. Чтобы обречь себя на труд после жизни в роскоши, требуется столько же энергии, как и для того, чтобы остаться честной, когда вас покинет тот, кого вы любите. Нет сомнения, что на месте госпожи Леглиз вы действовали бы со всей решимостью и достоинством, которые сейчас возвели в принцип. Позвольте, однако, уверить вас, что вы представляете исключение и что на свете гораздо больше госпож Леглиз, чем девиц Превенкьер.

Роза ничего не отвечала. Она задумалась. Служанка принесла жаркое, которое Сесиль принялась ловко разрезывать. Старик Компаньон и его сын ели не спеша, стараясь не стучать ножом и вилкой. Так прошла минута. Наконец Роза тряхнула головой и сказала:

– Я думала о моей прежней жизни, которую вы мне напомнили, и сравнивала ее с теперешней. По-моему, я гораздо счастливее в настоящее время. Вся эта светская сутолока, в которой я жила, была утомительнее моей теперешней полезной деятельности и представляла гораздо меньше интереса. В общем, это был своего рода угар, который не давал времени опомниться. Только в уединении и тишине маленького городка пришла я в себя, сделалась способной к здравому суждению и оценке своих свойств. Самоотвержение, которое господин Проспер почтил такой громкой похвалой, было с моей стороны инстинктивным. Мой отец разорился и был принужден уехать; я не хотела оставаться без него в Париже, и моя решимость была подсказана мне преимущественно страхом. Тут представился счастливый случай поселиться в вашем доме; ваш батюшка предложил мне переехать к нему и разделить скромную участь Сесили. Что было бы со мною без него? Отец не взял бы меня с собою в неизвестную страну; значит, мне оставалось только пойти в компаньонки или вступить на дурной путь. К счастью, я одарена простым умом, и ничто не казалось мне соблазнительнее спокойной, честной жизни, которую я могла вести здесь, И я ни разу не пожалела о принятом решении. Мне кажется, что это служит к нашей общей похвале, так как доказывает, что все мы порядочные люди.

Бывший кассир вытер глаза, на которых выступили слезы.