– Едем со мной! – повторила она, но я слышал лишь ее дыхание у самого моего уха. – Им ты не нужен, а мне – да. Мы уедем в Париж, пока не кончилась эта война. Там будет еда, мир и ночи без стрельбы. Я сделаю тебя своим камергером. Через несколько лет ты станешь богатым человеком. Сможешь возвратиться в Сан-Доминго и купить себе любую плантацию. И кто знает – может, я тоже захочу сюда вернуться?

Мое сердце бешено колотилось. Мне открывалась перспектива вернуться на родной остров с прекраснейшей женщиной на свете, и у меня будет достаточно денег, чтобы обзавестись собственной фермой.

– И вы опять поедете в Сан-Доминго? – спросил я.

– Почему нет? Сейчас оставаться нам здесь нельзя. Брат зовет меня домой. Поехали! – взмолилась она. – Расценивай это как приключение.

Судно, на котором мы отплыли во Францию, называлось «Янус». Тут-то я и узнал, что это будет за приключение: еще в море она завела себе двух любовников, за ними последовали бесчисленные мужчины, которых она привечала у себя уже в Париже. Потом был ее второй муж, Камилло Боргезе, толстый коротышка, герцог Гуасталлы.

– Но он не настолько толст, как его мошна, – шутила Полина.

– Вы кого-нибудь из них любили? – спросил я как-то вечером, наблюдая в зеркале, как она расчесывает волосы – ибо это именно то, за что мне платят: следить, и ждать, и слушать, и давать советы.

С момента нашего отъезда с Гаити минуло два года, и глядя в принадлежащее ее мужу зеркало, я не узнавал себя. На меня смотрел мужчина, облаченный в камзол из красного бархата с золотыми эполетами. Его волосы были коротко острижены и едва прикрывали уши. И имя у этого мужчины теперь было иное – на этом имени настояла Полина, когда, подобно солнцу, выжигала себе путь во дворец Тюильри. Это имя было Поль Моро. Антуана я оставил где-то на Гаити, должно быть – в манговых рощах, вместе с песнями моей матери.

Я получил имя в честь княгини Боргезе и на правах французского придворного теперь говорил с князьями и прохаживался с королями. Будь живы мои родные, они не признали бы меня в человеке, изо дня в день беседовавшем с императором в его личном кабинете. Они бы решили, что прекрасно одетый камергер, цитирующий Руссо и ратующий за независимость Сент-Люсии, Гваделупы, Мартиники и Сенегала, – сын какого-нибудь высокообразованного дипломата.

Но родные мои умерли и не могут теперь меня видеть. Их, как и имя свое, я оставил на Гаити.

Полина повернулась ко мне, видно было, что она раздумывает над моим вопросом. Проведя со мной столько дней и отдав мне свое сердце, испытывала ли она любовь к мужчинам, с которыми спала?

– Конечно, нет, – ответила она. – Ты же знаешь, в моей жизни есть только два мужчины. – Она замолчала, давая мне возможность высказаться. Не дождавшись, она продолжала: – Наполеон и ты.

Сейчас, спустя пять лет, она такая же необузданная, эгоистичная и ослепительная. Сегодня утром ей с трудом удается сдержать свою радость из-за того, что император наконец это сделал. Он сказал своей супруге, женщине, что следовала за его звездой, даже когда та опускалась в самую низкую часть небосклона, что через две недели объявит о разводе.

– Господи, Поль, я так счастлива, что готова плакать. Нет: я так счастлива, что готова танцевать! – Она отрывается от зеркала, и по блеску в ее глазах я понимаю, что у нее созрела какая-то потрясающая, с ее точки зрения, идея. – Я сегодня устраиваю бал.

Я не двигаюсь с места. Продолжаю сидеть в том же кресле. Здесь, в дальнем конце ее будуара, я провожу каждое утро, слушая о планах Полины на день, тем временем как Обри укладывается у меня на коленях и засыпает.

– И вы считаете, это удачная идея?

Но когда на нее нападает такое настроение, ее уже не урезонишь.

– Почему нет? Он мой брат. Он должен знать, как сильно я его люблю.

– Потому что есть много таких, кто любит и императрицу тоже. А теперь она все потеряла. Этот дворец, мужа, имперскую корону…