За окном быстро темнело, но Саманта не стала зажигать свет. Она сидела на диване в гостиной, сжимая сумочку с фотографиями и свидетельством о рождении, и с трепетом ждала, когда в дверях повернется ключ.

Когда это наконец случилось и мать вошла в гостиную, сердце ее едва не выскочило из груди.

Комнату залил поток яркого света; Пэтси Кэрролл удивленно подняла брови, увидев дочь.

— Здравствуй, детка. Что это ты сидишь в темноте?

— Привет, мама. Нашла что-нибудь интересное? — непослушными губами выговорила Саманта.

— Да, есть несколько отличных полотен. Тебе понравятся. Я купила их для галереи. Выставим их в… — Вглядевшись в лицо дочери, Пэтси оборвала себя: — Что случилось?

Слова застряли у Саманты в горле. Может быть, еще не поздно? Что, если промолчать? Нет. Она должна знать правду.

— Вчера ко мне в галерею зашли двое мужчин. И сегодня пришли еще раз. Они… они сказали, что мой отец… мой родной отец жив. Что он умирает и хочет меня видеть.

Вся кровь отхлынула от лица матери; в этот миг Сэм поняла, что зловещие незнакомцы ей не солгали.

Пэтси уронила сумочку и, пошатнувшись, вцепилась в подлокотник кресла.

— Нет! — прошептала она. — Боже мой, нет!

— Еще они сказали, что у меня есть брат. Брат-близнец.

Мать бессильно рухнула в кресло.

— И что ты им ответила?

— Я ответила, что это какая-то ошибка. Что мой отец — Дэвид Кэрролл.

— Так оно и есть, — пробормотала мать.

— Он мой родной отец?

Пэтси молчала. Лицо ее, казалось, превратилось в застывшую маску боли.

— Ты была замужем за Полом Мерриттой?

Сэм чувствовала себя последней негодяйкой, но не могла прекратить расспросы. Она должна была выяснить правду — и как можно скорее, пока остатки мужества ее не покинули.

— Да, — еле слышно выдохнула мать.

— Он — мой отец?

— Нет! Твой отец — Дэвид!

— Но не родной.

— Дэвид — единственный настоящий отец, который у тебя был, — прошептала Пэтси.

За окном загрохотал гром, и зубчатая молния разорвала темное покрывало туч. А в следующий миг по стеклу застучали частые капли дождя.

— Значит, это правда, — дрогнувшим голосом произнесла Сэм.

— Пол поклялся…

— Поклялся в чем?

— Что не станет тебя разыскивать. — По щеке матери скатилась одинокая слеза. — И Дэвид принял меры предосторожности… — Она вдруг всплеснула руками. — Это я во всем виновата! Боже мой, что я наделала!

Саманте вдруг показалось, что пол уходит из-под ног, а сама она, словно Алиса из детской книжки, проваливается все глубже в кроличью нору. Только сейчас она осознала, что до последней секунды не желала верить незнакомцам из Бостона. Отчаянно надеялась, что все это окажется ложью. Что мать со смехом разуверит ее, докажет, что документы и фотографии подделаны, даст хоть какое-то объяснение…

— Саманта!

Но Сэм не могла вымолвить ни слова.

Ее мир — уютный, налаженный мир, в котором она прожила тридцать пять лет, — разлетелся вдребезги.

Сэм не знала, сколько времени прошло, прежде чем она вновь обрела дар речи.

Мать сидела в кресле, прямая, как статуя, и бледная, как полотно. Глаза ее блестели от слез. Саманта догадывалась, что и сама сейчас выглядит немногим лучше.

— Значит, Дэвид принял меры предосторожности, — словно эхо, повторила она. — А ты… Почему ты говоришь, что виновата во всем? Что ты сделала?

— Встретилась со своей сестрой. Столько лет прошло… мне казалось, теперь мы в безопасности.

С сестрой? Еще одна ложь: мать всегда уверяла, что у нее не осталось родственников. С трудом сдерживая гнев, Саманта достала из сумочки фотографии и бросила их на кофейный столик.

— Взгляни на это!

Мать так и впилась глазами в один из снимков — изображение взрослого Ника Мерритты. Она погладила снимок кончиками пальцев — легкий, ни с чем не сравнимый жест материнской ласки. Затем подняла на дочь полные слез глаза.