Дитя лета - Луанн Райс (2006)

На этой скамье могли уместиться четыре человека. Середина сиденья слегка прогнулась. Подлокотники и ножки были Сделаны в виде орнамента из причудливых викторианских завитушек. Но самым замечательным ее элементом была спинка – настоящее произведение искусства. Это было четырежды повторенное изображение мальчика и девочки, сидящих под одним и тем же деревом.

– Четыре времени года, – сказал Патрик, глядя на скамью. – Зима, весна, лето и осень.

– Верно, – согласилась Мэйв, прихватывая с собой желтые ботики и лейку. Затем продела руку под локоть Патрику, и по узкой каменной дорожке они направились к парадному входу в дом. – Когда-то отец заказал эту скамью для мамы тому же мастеру, который выполнил арку «Морской сад». Это символы скоротечности.

Скоротечность, течение времени… с тех пор, как исчезла Мара, с тех пор, как Патрик ее ищет. Нынче молодых людей удивляет что-то, что является протяженным во времени. А для Мэйв Патрик, которому уже сорок шесть, явно подпадал под категорию молодых. Никчемное поколение – так всегда называли молодежь в разговоре друг с другом Мэйв и Клара. Обеих приводила в негодование пластиковая упаковка, в которую клали все без разбора. Не говоря уже о манере богатых молодых людей приобретать милые, элегантные коттеджи, сносить их и на их месте строить чудовищные, нелепые нагромождения. Даже здесь, в Хаббардз-Пойнт, буйствовала подобная практика.

– Хочешь послушать мою теорию? – спросила Мэйв, открывая входную дверь и впуская Патрика в дом.

– Конечно, хочу, – ответил он. В кухне было прохладно от приспущенных жалюзи и морского ветерка, задувавшего в открытые окна.

– В будущем – причем в весьма недалеком будущем – самой ценной собственностью станут коттеджи, наподобие нашего. Милые, уютные домики, вписанные в окружающую природную среду. Денежные мешки разрушают все: сносят маленькие дома и строят на их месте свои монстры.

– Им кажется, что они увеличивают стоимость недвижимости.

– Дорогой мой, я слышала, что происходит с пристанью. Очень тебе сочувствую. Но это все явления одного порядка. Пройдет немного времени, и люди, пресыщенные всеми этими кондиционерами, джакузи, истоскуются по местам вроде нашего. Наш домик так чудесно вписывается в береговую линию. Мне кажется, что, когда Мара вернется домой, она просто не узнает родные места, застроенные большими уродливыми домами.

– Она всегда узнала бы его, – ответил Патрик. – Из тысячи мест.

– Оно крепко вошло в ее сердце, – сказала Мэйв, открывая холодильник и доставая оттуда большой кувшин ледяного чая. На поверхности плавали листочки садовой мяты. Старушка разлила его в высокие бокалы. Затем наполнила водой миску для Флоры, и та жадно зачавкала, истомившись от жажды.

– Расскажи мне о ней, – попросил Патрик.

– О моей внучке ты знаешь все, что можно знать, – ответила Мэйв. – Наверное, столько же, сколько знаю я сама. Никто не знает того, что знаете о Маре вы, – сказал Патрик. – Ну, вспомните, расскажите мне что-то, что мне еще неизвестно.

Мэйв нахмурилась. Что она может или должна рассказать? Она скользила взглядом по кухне, выкрашенной в серый и желтый цвета, мимо старого стола, одной стороной вмонтированного в стену; его деревянную столешницу Мэйв расписала яркими цветами и фигурками еще задолго до того, как это вошло в моду. Потом она обогнула взглядом угол, за которым находилась гостиная с широким видом на Лонг-Айленд-Саунд. И каждый предмет будил воспоминания, раздумья.

Вот Мара младенец, а вот она – трехлетний ребенок и учится плавать; а вот ей уже шесть лет, и она постоянно читает; а вот – уже подросток, почти девушка, и ей приходится отбиваться от влюбленных в нее мальчишек; а вот она – умелая мастерица-рукодельница; а вот – жена Эдварда Хантера…

– О чем бы тебе рассказать? – задумалась Мэйв. – О каком периоде ее жизни?

– О том, который поможет ее отыскать, – послышалось в ответ.