Евстолия Васильевна смолоду не отличалась красотой. Когда она была в девушках, в продаже практически не было косметических средств по уходу за лицом и телом. Сколько бы она ни мыла голову душистым или, по совету некоторых просвещенных в этом вопросе, коричневым хозяйственным мылом, волосы почему-то всегда казались жирными и неухоженными. Ей приходилось гладко зачесывать их и сворачивать на затылке в тугой пучок, чтобы не выбивалось ни одной прядки, потому что если они выбивались, то висели жалкими и неопрятными тусклыми пасмами. Нельзя сказать, что эта прическа шла к ее широкому лицу с высоким лбом. Лоб следовало прикрывать какой-нибудь импозантной челкой, но где ж было взять эту импозантность! Глаза тоже были весьма невыразительные: небольшие, светло-серые, глубоко посаженные, да еще и под резко выдающимися надбровными дугами. Под глазами очень рано появились коричневатые круги, которые не могла замаскировать никакая пудра: ни «Белый лебедь», ни «Рашель». Нос же, в отличие от глаз, был крупным и мясистым. Самой приличной деталью лица Евстолии были губы: аккуратные, в меру розовые, с пухлой нижней губой. Но что могла сделать какая-то одна губа, если все остальное никуда не годилось!

А еще ей и с именем «повезло»! Разумеется, все ее звали Толькой и смеялись при этом, пока не надоедало. Она настаивала, чтобы ее называли последней частью выспреннего имени, то есть Лией, но этот номер у нее так и не прошел. Для всех знакомых она всю жизнь была Толькой, Толей и лишь под старость – Евстолией.

Молодые люди на нее никогда не заглядывались. Она делала вид, что это ее нисколько не интересует, запоем читала классическую литературу и тайно пописывала стишки о высокой любви, которая непременно ее найдет, поскольку только на высокое и оставалась надежда. Разумеется, ею, интеллектуалкой, не могут заинтересоваться пошлые мальчишки, которые щиплют девчонок за всяческие выпуклости и шепчут на ухо сальности. Ее полюбит мужчина умный и солидный, а все те, кто сейчас непристойно лижется по углам и темным закоулкам, еще будут ей завидовать. Надо только никуда не торопиться, набраться терпения и ждать.

Когда Толе исполнилось тридцать, родители всерьез заволновались, что она так и останется в девках, а потому решили взять дело в свои руки. Надо сказать, что долгое время даже их родительские руки ничего полезного не могли сделать для дочери. Специально приглашенные на дом потенциальные женихи как сквозь пальцы утекали, взглянув лишь один раз на перезрелую невесту. А к тридцати пяти Евстолия вдруг неожиданно похорошела. Она, разумеется, не стала красавицей, но приобрела благородство облика и даже, как ей самой казалось, некоторый аристократизм. Яичный шампунь, который она использовала три раза в неделю, придал ее волосам некоторый блеск. Кончик мясистого носа отвердел и немножко опустился, а самую лучшую часть ее лица, то есть губы, в шестидесятых годах уже можно было выгодно подчеркивать не ядовито-красной или малиновой помадой, а подходящей по цвету к общему стилю.

Тот, кто в конце концов стал ее мужем, был именно таким, о каком она мечтала, то есть умным и солидным. Отец Евстолии, возвращаясь домой из ялтинского санатория, где отдыхал и лечился по профсоюзной путевке, познакомился в поезде с заведующим ленинградским книжным магазином «Мир науки» Николаем Витальевичем Егоровым. Николай Витальевич оказался вдовцом, который был не прочь снова жениться на приличной женщине из коренных ленинградок. Евстолия подходила по всем статьям, и Егоров незамедлительно был приглашен в дом в качестве нового друга.