Клубника со сливками - Светлана Лубенец

После обстоятельного рассказа подруги Анечка все как следует рассчитала и дала полную волю Пашке Коробейникову. Хуже того, что у них с ним получилось, в жизни Анечки еще не было: и стыдно, и больно, и вся юбка в крови, и в том самом жидком семени, о котором Натаха рассказывала. Анечка еле отстиралась. Хорошо, мать не заметила. После этого Пашка еще сто раз приставал с повторением пройденного, но она его живенько окорачивала. Во-первых, экзамены за восьмой класс нужно было сдать, а во-вторых, кому оно надо, такое повторение. А потом случилось так, что отослали Анечку в город. И не в какой-нибудь, вроде их Ржева, а в самый что ни на есть Ленинград, с трамваями, Медным всадником, белыми ночами и тем, что называется странным словом – тротуары.

Анечка сначала злилась на родителей и дядьку, который ее сосватал столичным жителям Егоровым, а потом обрадовалась. Что ее подружка Натаха в своей жалкой жизни видела? Школу в два этажа, дом Масленниковых – пятистенку – да Сережку своего курносого! А она, Анечка, такого в Ленинграде повидала, что год рассказывать – всего не расскажешь! И Егоровы оказались людьми хорошими, не злыми. Дома у них чистота, вода прямо в кране и уборная такая, что хоть чай пей из горшка, который унитазом называется.

Николай Витальевич сначала предлагал Анечке пойти учиться в техникум на медицинскую сестру или фельдшерицу, а потом, как распробовал ее стряпню, которой ее маманя в деревне обучила, так и предлагать перестал. А Анечке на что ж быть фельдшерицей, если она в доме Егоровых на всем готовом, и притом не нахлебницей или приживалкой какой. Она у них и убирает, и на рынок ходит, и разносолы всякие на стол мечет, и еще стирает машиной. Если бы только Натаха хоть одним глазком увидела постирочную машину! Это не на реке кверху задом корячиться! Машина сама стирает, а чтобы, значит, белье отжать, его надо через такие валики пропустить. А ручка, за которую крутить валики, почти такая же, какой Натахин Серенька свой трактор кочегарит.

Хозяйка, Евстолия Васильна, конечно, строгая и уж очень носастая, но все-таки не злая и много чему Анечку научила. Например, мыться каждый день и трусики с чулками менять. Сначала Анечка думала, к чему ж мыло, такое душистое и пахучее, зря переводить, а потом привыкла. Ведь и верно, вроде бы белье чистое, а все припахивает.

Когда же Анечка первый раз увидела Никиту, сына Николая Витальевича от первой, умершей уже жены, то и вовсе обомлела. Никита, конечно, тогда был таким пьяным, что ничего не соображал, но так и что ж. Доля такая мужская – пить… Анечкин папаня тоже горазд был по части горькой. Но жену после выпивки никогда не гонял по деревне, как некоторые, только любил еще крепче и шумней за занавесочкой.

Никита Егоров не был похож ни на одного парня из родной Анечкиной деревни Мышкино. Там все какие? Кряжистые, невысокие. Один, правда, Ванька, председателев сын, высоченный, так никому и не нравился, потому что щуплый и длинный, в общем, не как все. А Никита, словно тополь, что у Анечки под окном рос: высокий, долгий. В поясе такой тонкий, что ладонями, наверно, обхватить можно, а плечи широкие, гордые. Пальцы на руках длинные, шевелятся… А какие ногти… Как у городских женщин… Точеные, непокусанные, никакой тебе грязи под ними… В общем, блестят. А лицо непонятное. Таких лиц у мужчин Анечка никогда не видела. Оно, Никитино лицо, красивое и гладкое, опять же как у женщин, и в то же время совершенно мужское, потому что и подбородок тяжелый, и нос, как говорят, орлиный, и брови – широкие и густые. А что до глаз, то как заглянешь в них, так и умереть можно ненароком от восторга. Глаза коричневые, как кругленькие шоколадные конфетки из коробочки Евстолии Васильны. В деревне Мышкино, в сельпо, никогда не продавали таких удивительных конфет. У них были только обсыпанные сахаром подушечки с вареньем внутри. Тогда казалось, что ничего на свете нет вкуснее этих подушечек, а выяснилось, что есть.