Клубника со сливками - Светлана Лубенец

– На суде по делу, возбужденному против вашей бывшей супруги Магды Александровны и агентства «Агенересс» в лице его владелицы Хижняк Полины Борисовны. Если вы не возражаете, то мы с вами прямо сейчас и составим несколько документов.

Валерий Петрович не возражал.

* * *

После похорон Евстолии Васильевны Егоров впал в еще более черную меланхолию, нежели та, в которой он пребывал до материнской кончины. Его абсолютно не заботила ни коллекция Николая Витальевича, ни квартира, на которую так сильно разевал рот Никита. Все равно она стояла пустой. Анечка сказала, что жить в ней одна ни за что не будет. Она вернулась в свою квартиру. Юрий из комнаты переехал спать на кухню. Анечка возражала, предлагала перегородить комнату шторкой, но он не захотел. Он вообще не знал, как себя вести с ней. Она приходится ему матерью, но сыновние чувства он испытывал только к Евстолии Васильевне, которой уже нет…

– Я вижу, ты тяготишься мной, Юрочка, – как-то сказала Анечка, и из ее выгоревших светлых глаз побежали мелкие слезинки.

– Да нет же… – раздраженно ответил он, потому что действительно тяготился.

Он не мог допустить, что отец по собственной воле изменял матери с Анечкой, а потому считал ее во всем виноватой. Конечно, благодаря ее блуду он и появился на свет, но лучше бы не появлялся. Бесполезная никчемная жизнь. Беззаконно зачатая, она и не могла сложиться благополучно. И в жены ему достаться могла только Лариса. К блуду – блуд! Он не может больше видеть Ларису. Его от нее тошнит. Жаль, что с такой женщиной живет его сын. Но что тут можно сделать? Несмотря на свою половую распущенность, Лариса хорошая мать. Она любит Илюшку, и он ее – тоже. Да и потом… разве существуют женщины другого типа? Все они одним миром мазаны… Разве что… Евстолия Васильевна… мама…

– Ты не слушаешь меня, Юрочка? – донесся до него невнятный Анечкин голос.

Егоров тряхнул головой и сказал:

– Нет, отчего же… Я слушаю… внимательно.

– Я не могу найти то письмо, про которое говорила.

– Про какое еще письмо?

– Ну… про то, которое является доказательством того, что ты сын Николая Витальевича…

– Мне наплевать на это письмо, – честно признался Юрий.

– Ты что же, согласен все отдать Никите?

– Честно говоря, мне все равно…

– А Илюша?

– А Илюше больше всего интересна компьютерная литература и комиксы.

– Что такое комиксы… Юрочка?

– Ну… книжки такие дурацкие… для дебилов…

– Что ты такое говоришь, Юра, – с упреком произнесла Анечка. – Илюша – умный мальчик.

– Я и не говорю, что он дурак. Я всего лишь о том, что ему не нужны книги моего отца.

– Так их же можно продать! Не зря же Никита так с ума сходит!

– Анечка, – Юрий впервые назвал ее не обезличенно, а тем именем, к которому привык с детства, и у самого из глаз чуть не брызнули слезы. Конечно же, он ее простит… Она же всю жизнь с ними. Никакой семьи, кроме их, егоровской… Надо простить… Может быть, отец ее просто пожалел? Может, он, Юрий, плод вовсе не блуда, который он так ненавидит, а жалости… Он подошел к вмиг съежившейся немолодой женщине с седой короной косы на голове, обнял ее и повторил: – Анечка… Пойми, пожалуйста, мне не нужны ни деньги, ни сами книги, из-за которых все… Кстати, я так и не понял, зачем мама… ну… Евстолия Васильевна… продала «Часослов»? При чем тут Лариса?

– Да все ведь ради тебя, Юра, – всхлипнула Анечка. – Уж поверь.

– Что значит «ради тебя»? Я не просил у… мамы денег.

– Евстолия Васильна очень испугалась той женщины…

– Какой?

– Той, на которую ты так смотрел…

– Смотрел?

– Ну да… Ее Риммой звали. Ты как-то ее привел, и Евстолия Васильна испугалась…

Егоров отпрянул от Анечки с ошеломленным выражением лица.

– Ничего не понимаю, – сказал он.

Анечка печально улыбнулась:

– Я тоже сразу догадалась, Юрочка, что ты в эту Римму влюблен. И не так, как в Ларису…