Заложники - Энн Пэтчетт (2004)

А его гости? Кто они такие, эти люди, которые никогда не относили свои тарелки в мойку? На худой конец вице-президент мог простить террористов. Они были, по сути дела, детьми и, кроме того, выросли в джунглях. (Тут он вспомнил свою собственную мать, которая звонила ему каждый раз, когда он забывал закрыть входную дверь, и говорила: «Я отправлю тебя жить в джунгли, где тебе не придется беспокоиться о таких вещах, как двери!») Заложники привыкли пользоваться услугами камердинеров и секретарей и, имея поваров и официантов, возможно, никогда их и в глаза-то не видели. Их прислуга не просто работала у них – она работала настолько незаметно, безмолвно и квалифицированно, что хозяева могли вообще забыть о ее существовании.

Разумеется, Рубен спокойно мог оставить все, как есть. Ведь этот дом не был по-настоящему его домом. Он мог просто наблюдать за тем, как гниют ковры, облитые содовой газировкой, и обходить кругом корзины для мусора, заваленные пустыми упаковками, но он чувствовал себя прежде всего хозяином. Он считал себя ответственным за то, чтобы происходящее стало хотя бы отдаленным подобием продолжающегося приема. Правда, вскоре он обнаружил, что ему эта роль даже нравится. И не только нравится. Он поверил, причем со всей искренностью, что у него для этого есть все данные. Когда он опускался на колени и натирал мастикой полы, то полы начинали сверкать в ответ на его внимание. Из всех работ, которые ему приходилось делать, больше всего ему нравилось глажение. Он не переставал удивляться, что террористы не спрятали утюг. При хорошей сноровке, думал он, утюг может превратиться в смертельное оружие: такой тяжелый, такой невероятно горячий. Когда он гладил рубашки у сидящих вокруг него в ожидании мужчин, то думал о том вреде, который он мог бы причинить террористам. Разумеется, он не мог их всех вывести из строя (разве может утюг отразить пули?), но он может уложить двух или трех, прежде чем его убьют. С утюгом Рубен был способен на борьбу, и эта мысль заставляла его чувствовать себя менее пассивным, придавала мужества. Он просовывал заостренный серебряный кончик утюга в карман разложенной перед ним рубашки, потом продвигал его вниз, в рукав. Он извергал облака пара, которые заставляли его обливаться потом. Воротничок, он очень быстро это понял, являлся ключом к успеху дела.

Но утюжка – это одно дело. Утюжку он освоил. А вот что касается сырых продуктов, тут он был в полной растерянности: просто стоял и смотрел на все, что лежало перед ним. Он решил положить цыплят в холодильник. Придется обойтись без мясного блюда, решил он. Затем он отправился за помощью.

– Гэн! – сказал он. – Гэн! Мне нужно поговорить с сеньоритой Косс.

– И вам тоже? – спросил Гэн.

– И мне тоже, – признал вице-президент. – Что, тут уже очередь? Может быть, мне записаться?

Гэн покачал головой, и вместе они отправились к Роксане.

– О, Гэн! – сказала она и протянула ему руку, как будто они не виделись несколько дней. – О, господин вице-президент!

Она изменилась с тех пор, как снова начала петь, или, может быть, она вернулась к своему прежнему состоянию. Теперь она снова была всемирно известной певицей, которая за огромные деньги согласилась приехать на вечер, чтобы исполнить шесть арий. Она снова излучала вокруг себя то особое сияние, которое окружает знаменитостей. Рубен всегда ощущал легкую слабость, когда приближался к ней. Она была одета в свитер его жены, а вокруг горла у нее был повязан шарф его жены – черный шелковый шарф, разрисованный яркими птицами. (О, как его жена любила этот шарф, который ей привезли из Парижа. Она надевала его один-два раза в год, не чаще, и хранила тщательно сложенным в его оригинальной упаковке. Как же быстро Рубен предоставил это сокровище Роксане!) Его вдруг охватила внезапная потребность высказать ей, что он чувствует. Как много значит для него ее музыка. Он себя сдержал, заставив вспомнить этих ощипанных цыплят.