– Вы играете на рояле? – спросила Гэна Роксана Косс.

Он не заметил, как она подошла. Он стоял спиной ко всем и смотрел в окно на туман. Глядя на это явление, он учился расслабляться, не напрягать глаз. Он уже начал думать, что у него это получается. Господин Осокава посмотрел на Гэна выжидательно, желая узнать, что она говорит, и несколько секунд Гэн в замешательстве соображал, отвечать ли ей или перевести обращенный к нему вопрос господину Осокаве. Он сперва перевел, а потом ответил: «Нет, к сожалению, нет».

– А я думала, играете, – сказала она. – Вы производите впечатление человека, который столько всего умеет. – Она взглянула на его патрона. – А господин Осокава?

Господин Осокава тоже грустно покачал головой. Вплоть до своего захвата он смотрел на свою жизнь исключительно с точки зрения достижений и успеха. Теперь она представлялась ему длинным списком неудач: он не говорит ни по-английски, ни по-итальянски, ни по-испански. Он не играет на рояле. Он даже никогда не пытался играть на пианино. Им с Гэном ни разу в жизни в голову не приходило такое.

Роксана Косс окинула взглядом комнату, как будто искала своего аккомпаниатора, но тот находился на другом конце земли, и его могилу наверняка уже засыпал ранний шведский снежок.

– Я продолжаю себе повторять, что все это закончится очень скоро, что я просто взяла отпуск от работы. – Она посмотрела на Гэна. – То есть нет, я не считаю, что это отпуск.

– Разумеется.

– Мы сидим в этой ужасной дыре почти две недели. Я никогда не делала перерывов в пении больше чем на неделю, если, конечно, не была больна. Поэтому очень скоро я собираюсь снова начать петь. – Она придвинулась к ним поближе, и они склонились к ней. – Я, конечно, не хочу петь здесь. Я не хочу, чтобы эти гадкие террористы чувствовали себя удовлетворенными. Как вы думаете, мне стоит подождать еще пару дней? Может, они нас отпустят к тому времени? – Она снова оглядела комнату, как будто в поисках пары рук, лежащих на клавиатуре.

– Наверняка здесь кто-нибудь умеет играть, – сказал Гэн.

– Рояль здесь очень хороший. Я сама умею немного играть, только не могу сама себе аккомпанировать. Сомневаюсь, что они специально для меня захватят еще одного аккомпаниатора. – Тут она обратилась непосредственно к господину Осокаве: – Я просто не знаю, что с собой делать, когда не пою. Я абсолютно не умею отдыхать.

– Я ощущаю совершенно то же самое, – ответил господин Осокава. С каждым словом его голос звучал все более глухо. – Когда не могу слушать оперу.

На эти слова Роксана улыбнулась. Какой достойный человек! В глазах других она часто видела страх, временами даже панику. Конечно, в данных обстоятельствах в панике не было ничего постыдного, она сама почти каждую ночь плакала, засыпая. Но, казалось, все это совершенно не касается господина Осокавы, или, по крайней мере, он умел это не показывать. И когда она стояла рядом с ним, то сама не чувствовала паники, хотя и не могла объяснить почему. Рядом с ним у нее возникало чувство, что она уходит с яркого, слепящего света и оказывается в темноте и спокойствии, что она заворачивается в тяжелый бархат театральных занавесей, где ее никто не мог увидеть.

– Помогите мне найти аккомпаниатора, – сказала она ему, – и все наши проблемы будут решены.