Кто придет меня убить? - Анна Малышева

Они вдвоем с Катрин помогли Олесе одеться. Когда Анн распределил планки по своему разумению, расправил целлофановые клочья вдоль ее бедер, немножко отогнул в сторону розу – она приходилась как раз над лобком, – Олеся немного разобралась, что к чему. До пояса она была почти голая – две планки пересекали грудь, две сходились на спине.

Они совсем не гнулись, она чувствовала себя как в доспехах, правда, планки были тонкие и узкие. Металл холодил ее острые сосцы, но вскоре нагрелся от ее тела. Юбка из целлофана начиналась ниже пупка, оставляла открытой верхнюю часть ляжек, но пышно струилась по ягодицам. А роза выполняла функцию трусиков – правда, весьма условную функцию, потому что при любом движении немного отгибалась в сторону.

– Ты, наверное, сумасшедший… – пробормотала она, оглядывая себя в зеркале. – Ты думаешь, что прославишься с такими идеями?

– Твое дело стоять, как скажут! – рассердился он.

Катрин цыкнула на него:

– Спокойно! Мы еще не начали снимать! Мари, пойдем, я покажу тебе, где надо встать.

– А туфли? – спросила Олеся, проходя на освещенное пространство.

– Ты будешь босая, – угрюмо сказал Анн. – Райской птице туфли не полагаются.

– Ах, так я райская птица! – усмехнулась Олеся. – Мне надо чирикать?

– Не обязательно, – ответила Катрин, наводя на нее объектив. – Что ж.., ничего. А попробуй подвигаться!

Олеся послушно подвигалась, поменяла позу, слегка подняла подбородок… Теперь она стояла в профиль к объективу, прикрыв глаза, чуть приоткрыв рот, забыв о камере, о зрителях, о своем обнаженном теле… Внезапно на нее подул легкий ветерок, целлофан зашуршал, отлетел назад, волосы надулись парусом… Она изумленно открыла глаза, услышала щелчок – первый снимок был сделан. Анн стоял за кругом света, направив на нее огромный вентилятор.

– Еще, еще! – лихорадочно закричала Катрин. – Забудь обо мне!

«Все вы так говорите… – подумала Олеся. – Я-то забуду вас, и вы забудете меня, как только я буду вам не нужна… Хорошо, наплевать…» Она подняла голые руки, заломила их в жесте отчаяния, откинула голову назад, поднялась на цыпочки… Еще щелчок. Странно, но сейчас она чувствовала вдохновение, все движения давались легко, доставляли удовольствие… Ей казалось, что она движется во сне, позирует в последний раз, позирует для снимков, которые никто никогда не увидит… Где-то в Париже останется ее лицо, оно будет лежать среди пыльных потрепанных книг по искусству, в захламленной квартире, под диваном, на котором будет спать Анн со своими девушками… Будущего не будет. «Тем лучше, – сказала она себе. – Пусть не будет никакого будущего. Контракт расторгнут. Я никогда не буду сниматься, я вернусь в Москву… Моя карьера кончилась. Зачем мне карьера, когда у меня будут деньги. И он, он!»

– Гениально… – услышала она голос Катрин. – Ты не устала? Может, сделаем перерыв?

– Снимай… – ответила Олеся. – Наплевать, снимай! Я не хочу останавливаться.

– У меня руки дрожат… – с нервным смешком ответила та. – Слушай, ты уверена, что никогда раньше не позировала?

Олеся не ответила, повернулась к ней лицом и снова услышала щелчок. Странный сон: шуршание алой юбки, холодная комната, крысы в подворотне, два окна на четвертом этаже, глаза Катрин, глаза Бориса, глаза, которые смотрят, глаза, которые закрываются… Она вдруг покачнулась, схватилась за голову обеими руками. Вентилятор умолк.

– Что с тобой? – Анн подбежал, схватил ее за плечи. – Тебе плохо?

– Голова… – прошептала она. – Подожди, я сейчас…

– Тебе лучше сесть. – Катрин тоже подскочила, помогла ей дойти до дивана, – Часто это с тобой?

– Первый раз… Ничего, пройдет… Мне вдруг стало страшно…