Дорога надежды - Анна Голон, Серж Голон

В Труа-Ривьер была сделана короткая остановка. Это был маленький городок, полный жизни и одновременно пустынный. Каждый встречный, казалось, вот-вот улизнет в том или ином направлении, благо что рядом был водный перекресток, способный затмить своей запутанностью самую густую дельту. Городок, приютившийся в месте слияния рек Сен-Морис и Святого Лаврентия, скрывающийся за частоколом, лишь недавно, после рейда полка под командованием Кариньян-Сальера, перестал служить ирокезам излюбленной жертвой.

Только еще через тридцать миль по краям полей, где сновали жнецы, путешественники стали замечать женщин, чинивших обувь или занятых сплетнями, мужчин, стоявших неподалеку на страже.

Если бы рядом с Анжеликой находился Жоффрей де Пейрак, если бы ее не ожидала разлука с Онориной, она наверняка усматривала бы в этих затянутых туманом далях, скорее серых, чем голубых, где лишь изредка появлялось солнце, куда больше очарования.

Ей не терпелось прибыть на место.

Онорина скакала на одной ножке по палубе. Она твердила, что разучилась играть в игру, которую так любила у урсулинок, — гонять по полу плоский камень. Время от времени она принималась напевать себе под нос подслушанные там же песенки, пытаясь вспомнить слова: «Вольный соловей», «Королевская кормилица», «Мадам Ломбар», «Как хорошо с моей блондинкой рядом…». Она с гордостью продемонстрирует матушке Буржуа, что может петь вместе с хором девочек. Сколько же у нее хороших намерений! С возрастом эта умница, которая помышляла раньше только о том, чтобы оставаться предметом всеобщей любви, поборола свою прежнюю натуру, в которой было слишком много порывистости и одновременно склонности к мрачным раздумьям.

Одна из песенок, которую девочка, в отличие от прочих, могла спеть целиком, заставила Анжелику прислушаться:

Голосистый соловей, голосистый соловей, Научи меня скорей, научи меня скорей Как мне мужа отравить?

Он ревнивец — как мне быть?

Отправляйся за моря Там волшебная змея:

Между серебром и златом Разруби ее булатом, Кожу поскорей сними И из сердца яд возьми…

— Вот, значит, какие песни вы разучивали у урсулинок? — удивилась Анжелика.

— Это же история Ломбардской Дамы, отравительницы! — попробовала оправдаться Онорина.

— Да, но она трагическая — и тревожная.

Так Анжелике пришлось заговорить с Онориной о своем собственном детстве.

Она объяснила дочери, что не была отдана в детстве в монастырь, потому что семья ее была хоть и благородной, но бедной. Онорина засыпала ее вопросами: что значит «благородная, но бедная»? Разговор зашел о гобеленах из Бергамо, украшавших сырые от ветхости стены. Однако иных деталей, кроме стен, завешанных этими мокрыми клочьями, оставшимися от былой роскоши, в ее памяти не нашлось. Да, они с сестрами тряслись в кровати зимними ночами, но скорее от ужаса перед призраком, нежели от холода. Им было тепло втроем в большой кровати. Старшая, Гортензия — где она теперь? Во Франции. А где именно? Несомненно, в Париже. Меньшую звали Мадлон. Мадлон умерла…

Неужели причиной ее смерти стала страшная бедность? Или страх? У Анжелики снова сжалось сердце, как случалось всякий раз, когда она вспоминала о Мадлон. Она никогда не могла избавиться от ощущения, что Мадлон умерла потому, что оказалась незащищенной перед ударами судьбы.

— Не грусти! — сказала Онорина, беря ее за руку. — Это случилось не по твоей вине.

Каким был ее отец? Что делала ее мать? Занималась ли она сбором растений для настоек? Нет, только фруктами и овощами в огороде.

Анжелике представилась ее матушка в огромном капоте; она смутно помнила, как та осанисто шествовала к шпалере с поспевшими грушами. Анжелике казалось, что она забралась на самое небо, соревнуясь с солнцем. Ведь она, неисправимая дикарка, сидела на дереве и, вцепившись в ветку, наблюдала за матерью своими зелеными глазами. Что ей понадобилось на этом дереве?