Дорога надежды - Анна Голон, Серж Голон

Все женщины смотрели на него — мужчину-хозяина, мужчину-стража, мужчину-судью…

«Экая малость», — подумал он, чувствуя свою беспомощность перед лицом этой направленной на него силы. Его улыбка обозначилась отчетливей.

Он подошел к колыбели, посмотрел на Ремона-Роже де Пейрака, единственного в этой комнате, не считая его, представителя мужской половины рода человеческого, спящего, крошечного, не осознающего этой сомнительной привилегии, и процитировал:

Человек, рожденный женою, Краткодневен и пресыщен печалями:

Как цветок, он выходит и опадает.

Убегает, как тень, и не останавливается, И на него-то Ты отверзаешь очи Твои И меня ведешь на суд с Тобою?

— Первая часть книги Иова, глава XIV, — в один голос подхватили Рут и Номи, собирая со стола и укладывая в сумку разноцветные карты.

Анжелика была тронута, слыша, как этот старик продекламировал строки, преследовавшие ее в минуты агонии охватившей малыша.

Она попросила у патриарха извинения за то, что принимает его в дезабилье в своем «салоне», как тогда говорили в Париже.

Номи придвинула к нему кресло, он опустился в него и не выказал особого удивления, обнаружив в другом кресле свою спящую дочь миссис Кранмер.

Почтенный возраст позволял ему беспрепятственно проникать в женские комнаты, а удаление от дел, общественных и религиозных, избавляло его от необходимости осуждать невинные странности, с которыми он там сталкивался, ибо известно, что у женщин свои представления о проведении интимного досуга.

Он заговорил о доброте Иисуса Христа, испросившего для них милости и благодати в эти последние дни.

Анжелика никак не могла понять, на каком основании эти люди, бородатые, строгие, нетерпимые, в большинстве своем ворчливые и невыносимые в быту, присвоили себе право видеть едва ли не приятеля в том Иисусе Христе, которого евангелисты изображали приветливым молодым человеком, весьма снисходительным к грехам мира сего, мягким и нежным по отношению к женщинам и детям. Можно побиться об заклад, что Учитель, Господь, с которым они, по их утверждению, находились в самых чистосердечных отношениях, комментируя каждое его слово так, словно часами беседовали с ним в Иерусалимском храме на семинарах, словом, можно не сомневаться, что, если бы Он был жив, они бы никогда не приняли и не потерпели Его таким, каким Он был, и что Он намного раньше оказался бы прикован к позорному столбу, чем был распят на кресте в ожидании виселицы. Она осмелилась сказать ему об этом.

Сэмюэль Векстер позволил себе улыбнуться и не стал возражать. Он заметил, что, в сущности, человеческий облик Иисуса Христа, явно сознательно скроенный по общей мерке, достаточно абстрактный, чтобы можно было усомниться в его исторической недостоверности, никогда его не интересовал, настолько факты жизни Сына Человеческого были расплывчаты и немногочисленны, а личность в конечном счете весьма заурядной, вылепленной по общему образцу, чтобы удовлетворять всем вкусам, и ваша правда — такова в самом деле особенность этого образа — нравиться прежде всего женщинам и детям.

Его восторженное преклонение вызывал феномен воплощения, изумительная тайна, которая сделала доступной для человека саму идею всемогущего Бога…

Он повторял, его ничуть не волновало, что телесная оболочка Христа недостаточно рельефна. Обаяние и весомость деяний Христа, сына плотника, лишний раз доказывала проявление Божественного в обыденном.

— Вот именно, — подхватила Анжелика, — разве это желание нравиться женщинам и детям не доказывает, что Бог, воплотившись, решил сосредоточить свое новое откровение в сердечности, то есть в любви?

— Не будем путать сердечность и любовь, — возразил преподобный Векстер.