Во время второго чтения, когда священник громко провозгласил: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как гласит закон»,[10] Джарвис, дабы подчеркнуть услышанное, тихонечко саданул Геро локтем в бок.

Как образцовая прихожанка, смиренно не сводя глаз с кафедры, она наклонилась к нему и зловеще прошептала:

— Осторожнее, папа. Ты подаешь плохой пример невежественным массам.

Она всегда изрекала нечто подобное, словно язва социального недовольства, охватившего всю страну, была предметом для шуток. Впрочем, он знал, его дочь действительно очень серьезно относилась к тому, что она называла «ужасающей ситуацией бедной части населения». Временами он даже начинал думать, не привержена ли его дочь радикализму. Но сама идея была столь ему неприятна, что он сразу гнал ее прочь.

После службы они вышли из дворца под нескончаемый холодный дождь. На другой стороне улицы стоял человек. Это был высокий юноша, чье грубое пальто и круглая шляпа не могли скрыть аристократической осанки и опасного блеска в необычных желтых глазах.

Джарвис опустил ладонь на руку дочери.

— Отвези домой мать и бабушку, — тихо велел он.

Он ожидал услышать возражения. Она всегда ему возражала. А тут вдруг она посмотрела в ту же сторону и промолчала. На секунду, полную напряжения, ее серые честные глаза встретились с кошачьим взглядом Девлина. Потом она демонстративно повернулась к нему спиной и повела бормочущую мать и хмурую бабку к карете.

Дождь переполнил канаву с отбросами, и вода растеклась вонючими лужами по всей улице. Широко шагая и стараясь в них не наступать, Джарвис направился к поджидавшему его виконту.

ГЛАВА 24

Девлин, сунув руки в карманы, прислонился к низкой железной ограде, отделявшей мостовую от церковной территории.

— Вы совершили ошибку. Даже две.

Джарвис не стал подходить вплотную, остановился на приличном расстоянии.

— Я редко совершаю ошибки.

Молодой человек внимательно рассматривал носки своих сапог, странная улыбка играла на его губах, но потом он снова поднял голову, сощурившись от дождя.

— Какую безделушку Принни послал маркизе Англесси?

Джарвис промолчал, тогда виконт оттолкнулся от изгороди и решительно шагнул вперед.

— Что это было, черт побери? И даже не вздумайте притворяться, будто не знаете, о чем я тут толкую.

— Рубиновая брошь в виде сердца, пронзенного бриллиантовой стрелой, — спокойно ответил Джарвис.

Реакцию виконта было трудно понять даже человеку, научившемуся читать мысли и чувства других.

— Я бы сказал, дорогая безделушка, — произнес виконт, — и это для женщины, которую, по словам его высочества, он едва знал?

Дождь припустил сильнее. Джарвис открыл зонт и поднял над головой.

— Временами его светлости трудно признать правду. Особенно в тех случаях, когда последствия этой правды могут оказаться… неприятными.

— Итак, почему вы уничтожили записку? Каково ваше оправдание?

Джарвис продолжал молчать.

— Все из-за того, что тот, кто ее написал, упомянул о предыдущих отказах и дал понять, что маркиза передумала.

И снова Джарвис промолчал.

Крепко выругавшись, виконт рванул было в сторону, но сразу вернулся.

— Он заигрывал с ней. Грубо, бесцеремонно. И не воспринимал ее отказов.

— Вы так уверены, что его заигрывания всерьез отвергались?

Девлин рубанул воздух рукой.

— Перестаньте. Женщину отравили, закололи, а заодно лишили жизни и неродившегося ребенка. Даже не думайте попытаться своей ложью отнять у нее честь.