Когда умирают боги - Кэндис Проктор (2009)

— А он знает о ваших симпатиях к французам?

— Никакой симпатии к французам у меня нет. Я работала ради Ирландии.

— Сомневаюсь, что он заметит разницу.

Кэт вспыхнула от гнева, подстегнутого страхом.

— Это умозаключение или угроза?

Он бросил на нее лукавый взгляд.

— Всего лишь умозаключение, не сомневайтесь.

— Если это угроза, я бы хотела напомнить вам и вашим хозяевам, что способна принести им не меньше вреда, чем они мне. И этому не помешает моя смерть.

О'Коннелл больше не улыбался.

— Французы мне не хозяева, — ответил он. — И я не думаю, что вам грозит преждевременная смерть.

Она пропустила мимо ушей последнее замечание; главное, что она расставила все точки над «i». Время покажет, воспринял ли О'Коннелл, а заодно и французы ее угрозу достаточно серьезно, чтобы в будущем к ней не обращаться. И тут она с горечью поняла, что эта опасность всегда будет ее преследовать. От этого страха она никогда по-настоящему не освободится.

Она вгляделась в приятное лицо стоявшего рядом мужчины.

— Зачем вы этим занимаетесь? — неожиданно спросила Кэт.

— По той же причине, по которой занимаетесь и вы. Или мне следует сказать, по той же причине, по которой занимались и вы.

— Ради Ирландии?

Он недоуменно изогнул бровь.

— Неужели в это так трудно поверить?

— Судя по тому, что мне известно об О'Коннеллах, — да.

— Мы, О'Коннеллы, всегда считали, что человек, который расшибает себе голову о каменную стену — дурак.

— Так вот как вы называете храбрецов, которые уже много лет сражаются и умирают за Ирландию? Выходит, собрались какие-то дураки и бьются лбами о каменные стены?

На щеках ее собеседника проступили ямочки.

— Совершенно верно. Ирландия еще станет независимой, но этого не случится до тех пор, пока англичане не потеряют свою силу. И вовсе не ирландцы ослабят их. Другие постараются. Французы, например. Или, возможно, пруссаки.

— Пруссаки и англичане всегда были союзниками.

— Вот именно что были.

Они помолчали немного, глядя на мамашу-утку, которая следила, как ее птенцы, один за другим, заходят в воду. Воздух наполнился радостным кряканьем, по пруду кругами побежала рябь.

— На улицах растет недовольство, — сказал О'Коннелл спустя минуту. — Люди о чем-то шепчутся, обмениваются слухами. Они готовы к переменам.

— Какого рода переменам? — поинтересовалась она, изо всех сил изображая незаинтересованность, но даже ей, актрисе, это далось с трудом, так часто и тревожно у нее забилось сердце.

О'Коннелл не сводил взгляда с утки и ее выводка.

— Возможно, к смене династии.

— Каким образом это может помочь Ирландии?

— Стюарты всегда сочувствовали католикам.

Она резко повернула голову и посмотрела ему в лицо.

— Стюартов больше нет. Настоящих Стюартов. Да и Англия никогда не примет короля-католика. Помните, что случилось с Яковом Вторым?

— Яков Второй никогда не пытался восстановить в Англии католицизм. Все, чего он хотел добиться — это покончить с ограничениями для католиков. Он стремился к терпимости.

— А люди тем не менее не согласились его принять. И если они не сделали этого сто двадцать лет тому назад, то почему вы думаете, будто теперь они согласятся принять кого-то, похожего на него?

— Примут, ибо династия Ганноверов отмечена сумасшествием, и все это знают. Примут, потому что тысячи мужчин не имеют работы, а женщины и дети умирают от голода на улицах. Примут, потому что мы очень долго воюем и большинство людей ничего, кроме войны, не знают. Если новый король пообещает мир, пообещает уменьшить налоги и отменить принудительную вербовку,[17] думаю, большинство людей будут ему рады.

Кэт прищурилась.

— И кто все это затеял?

Он внимательно посмотрел на нее, и она сразу поняла, что сказала слишком много, проявила слишком большой интерес.