Ложь во спасение - Николай Сухомозский (2008)

И мужик сломался. Как это обычно бывает, независимо от цвета кожи и оскала рожи. Нанимался на работу, меняя места, как перчатки. Больше недели нигде не удерживался. А пристрастившись к листьям коки, а позже — марихуане, и вовсе махнул на жизнь рукой. В конце концов (как он в минуту просветления выразился, "чтобы не позорить семью"), ушел к индианке-кечуа[4]. Прозябал в неблагоустроенном домике из адобы[5] без окон, с земляным полом и крышей, крытой ичу[6]. Подряжался на разовую работу, получив за которую деньги, тут же пускал их на травку.

Через год невиданного для протестантской семьи Элен позора отца с проломленной такльей [7] головой нашли в одном из высокогорных кварталов Ла-Паса.

Жилось им с матерью к тому времени несладко. И если бы не кое-какая помощь дальнего родственника, удачно стартовавшего после окончания университета и имеющего неплохую должность в одном из правительственных учреждений, а также престижное жилье в квартале Колокото[8], пришлось бы вовсе худо. Иными словами, Элен, что называется, с младых ногтей на собственном желудке прочувствовала разницу между сытой жизнью и полуголодной. Была ей — и очень! — понятна роль в судьбе каждого денежных знаков. Поэтому она их так и любила.

Что касается Крида, то из толпы он выделялся, прежде всего, одеждой, ибо прикид всегда имел нарочито вызывающий. Это, по мнению близко его знающих, было ни что иное, как защитная реакция, своеобразный скафандр, маскирующий элементарную застенчивость.

Одежду, кроме особо торжественных случаев, составляли неизменные джинсы черного цвета, светло-серая рубашка, ковбойка о десяти застежках-молниях и туфли на высоком каблуке. Ни при каких погодных условиях торговец подержанными авто не расставался с видавшим виды полосатым, словно зебра, беретом, центр которого украшала антенна-пупырышек — размером со стручок перца. И дело заключалось вовсе не в отсутствии наличности или критическом состоянии кредитной карточки. Не свидетельствовал этот факт и о дурновкусии: просто сей головной убор был дорог владельцу, как память, и, следовательно, необходим, подобно глотку ключевой воды усталому путнику. Редкие смешки Крид пропускал мимо ушей: мода на береты для него никогда не проходила и была вечной, как Агасфер.

За приверженность к пупырышку все без исключения, знавшие Крида, будто сговорившись, окрестили его "стручком". Близкие же приятели, когда речь заходила о росте друга, беззлобно иронизировали: "Пять с половиною футов без антенны".

Выделялось среди среднестатистической толпы и лицо нашего главного героя. Да что там выделялось — о нем можно было слагать оды.

Классический греческий профиль свел с ума не одну мадам — и это только в возрастном промежутке от пятнадцати до шестидесяти. О воздыхательницах моложе и старше автор умалчивает: первое — непривычно, второе — неприлично.

Отдельно надо сказать о носе. Особую пикантность ему придавала родинка, разместившаяся на левом крыле, в виде миниатюрной элегантной звездочки. Те, кто видел Крида впервые, пребывали в убеждении: она — суть изящная татуировка.

Впечатляющий "фасад" дополняли слегка раскосые миндалевидные глаза бездонной синевы и строгая линия чуть припухлых губ. Смуглая кожа лишь подчеркивала колоритный до неестественности контраст между тем и другим.

Не портило некогда стройной фигуры даже появившееся в последнее время едва заметное брюшко. Кстати, на подначки по этому поводу, от кого бы они ни исходили, Крид неизменно реагировал дежурной шуткой: "Вы заблуждаетесь, это у меня не живот увеличился, а грудь запала".

Всех, кому приходилось общаться с торговцем подержанными автомобилями, подкупали его умение подтрунивать над собой и никогда при этом не переходить, как говорится, на личности.