Все, что блестит - Линда Ховард

Наконец, она почувствовала, что больше не в силах выдержать это и отчаянно сжала его руками, он накрыл её податливое тело своим и овладел ею с нетерпеливым желанием. Джессика, всхлипывая, выдохнула и выгнулась под ним, упиваясь ощущением слияния с его телом, целиком погружённая в растущую пульсирующую жажду своего тела, которую он нежно удовлетворил.

Но его нельзя было так легко удовлетворить. Она ранила его надменную греческую гордость, когда попыталась оставить его, и он потратил долгие ночные часы, заставляя её признавать снова и снова, что он полностью владеет её телом. Николас не был жестоким, он ни разу не потерял самообладания. Но он возбуждал её своими настойчивыми, долгими ласками и вынуждал умолять его об освобождении. В это время она была полностью погружена в страсть, и ничто не имело значения для неё, кроме потребности быть в его руках и принимать его любовные ласки. Только следующим утром, когда Джессика проснулась и посмотрела на спящего мужа, по её спине пробежал холодок, и она задумалась о его побуждениях.

Была ли эта ночь призвана продемонстрировать ей его мастерство? Ни разу, даже на пике собственной страсти, он не произнёс ни слова о любви. Она начала чувствовать, что его любовные ласки были столь же обдуманными, как и прежде, рассчитанными на то, чтобы заставить её принять его господство; к тому же она помнила о высказанном им намерении сделать её беременной.

В тревоге Джессика опустила голову на подушку, чувствуя, как холод сжимает её внутренности. Она не хотела верить ничему из этого, она хотела, чтобы он любил её, как она любила его, и всё же, что ещё она могла думать? Она уставилась в потолок, и слёзы скользили по щекам. Чарльз предупреждал с самого начала — не бросать вызов Николасу Константиносу. Этот человек по натуре завоеватель, это в его характере, и всё же она противилась своим собственным желаниям и сопротивлялась ему на каждом шагу. Стоило ли удивляться, что он так настроен подчинить её?

С тех пор, как она встретила его, она словно утратила душевное равновесие, но внезапно бесконечного напряжения стало слишком много. Джессика заплакала — беззвучно, безостановочно — и никак не могла остановиться, её подушка стала влажной под легким дождём слез.

— Джессика? — услышала она сонный голос — Николас приподнялся, опираясь на локоть.

Обернувшись, с дрожащими губами, она посмотрела на него пустым взглядом. Он вглядывался в неё, обеспокоено нахмурившись, потом прикоснулся пальцами к влажной щеке.

— Что случилось?

Она не смогла ответить. Она не знала точно, что было не так. Она знала только, что настолько несчастна, что хочет умереть. И снова тихо заплакала.

Позже суровый доктор Теотокас сделал ей укол и погладил руку.

— Это просто лёгкое успокоительное средство, вам даже не захочется спать, — уверял он её. — Хотя, по моему мнению, всё, что вам необходимо, — отдых и время, чтобы снова хорошо себя чувствовать. Серьёзное сотрясение — это не что-то такое, от чего любой может оправиться за несколько дней. Вы перенапряглись — и физически, и эмоционально, и теперь расплачиваетесь за это.

— Я знаю, — сумела произнести она, выдавливая слабую улыбку.

Слёзы утихли, и успокоительное уже подействовало, и Джессика смогла расслабиться. Действительно ли её слёзы являлись одной из форм истерии? Вероятно, так, и доктор не был дураком. Она лежала обнажённая в кровати мужа. Надо быть слепым, чтобы не понять, как они провели ночь, отсюда и осторожное предупреждение о перенапряжении.

Николас по-гречески говорил с доктором Теотокасом напряжённым и резким тоном, но доктор был очень уверен в своих ответах. Затем доктор ушёл, и Николас присел на кровать рядом с Джессикой, поместив руку с другой стороны от неё и опираясь на ладонь.

— Ты чувствуешь себя лучше? — мягко спросил он, пристально всматриваясь в неё своими тёмными глазами.

— Да. Прости, мне очень жаль, — вздохнула она.