Сестра моя Боль - Наталия Кочелаева (2013)

Меня вырастила нянька Анисья, старуха не без странностей. Она была дикая и темная, боялась людей, но ежедневно общалась с миром потусторонним. Анисьюшка запросто беседовала с Господом, побивала кочергой чертей, высовывающихся из печки, и просила у лесной нечисти побольше грибов, до которых была великая охотница. Она вообще ела только хлеб, грибы да какую-то невероятную похлебку, куда крошила все, что подворачивалось под руку, – лук, вареную картошку, огурцы, репу, и заливала все квасом. Анисья звала это месиво мурцовочкой и страшно гордилась тем, что уж и забыла, когда пробовала скоромное. Ее все считали постницей и почти святой, и однажды Анисьюшка оправдала свою репутацию. По причине какого-то очередного химического опыта, произведенного моим отцом (он был упорным, но невезучим ученым), первый этаж нашего дома запылал. Нянька Анисья спала со мной, годовалым, на втором этаже. Пробудилась она от запаха дыма и сразу убедилась, что огонь уже застил все пути к бегству. Тогда Анисьюшка, нимало не сомневаясь, закутала меня в одеяло и с молодой прытью сиганула в окно. Этаж был высок, а под окнами дома не располагалось ничего, что могло бы смягчить падение, но каким-то чудом мы уцелели, не получив даже царапины, в то время как моя кормилица, отказавшись последовать примеру сумасшедшей няньки, погибла, задохнувшись в дыму.

«Это ангели мне сказали: «Подь, Анисьюшка, к окошку, небось, не поломаесси», – объявила моя нянька. – И на крылушках вниз снесли. Не вру я, чего мне, старухе, врать? Так вот и снесли на крылушках!»

В другой раз Анисья показала мне домового, который под крыльцом кушал из блюдечка свежие сливки. Хозяин отнесся ко мне вполне благосклонно, только заметил: «Ишь, брат, какие ты себе щеки наел!» Впрочем, он и сам был непомерно толст и лохмат.

«Смотри зорко, милый, – говорила мне Анисья. – Глазки у тебя хорошие, мно-ого видят твои глазки. Доброе в душе храни, злое прогоняй».

И в самом деле, я видел многое. Я дружил с маленькой зеленой лесовичкой, что жила в черемуховом дупле, и боялся банницы-чеганашки. Косматая, перемазанная сажей, в сумерках она выглядывала из предбанника и манила меня, тряслась, хихикая – верткая, мертвая. Она приходилась сродни русалке и могла защекотить меня до смерти, попадись я ей в лапы.

Потом ко мне наняли учителя, человека с пустыми глазами. Он ничего не знал о лесовичках и банницах, но каждый день задавал арифметические задачи и латинские переводы. Он спал в соседней с детской комнате и чудовищно храпел, как будто его режут. Порой я не мог заснуть и убегал к няньке – Анисьюшка отправилась доживать в дальнюю каморку, где стояли сундуки с разным тряпьем и свернутые в рулоны ковры. Я часто навещал ее там, слушал ее, ну, как бы это сказать, осенний таинственный шелест, вот и засыпал в ее постели. Но однажды она собрала свои пожитки в узелок, трижды мелко перекрестила меня, поцеловала в лоб и тихонько пошла со двора, мягко переступая ногами в обрезанных валенках с новенькими посверкивающими галошами.

«Куда ты, Анисьюшка?» – окликали ее.

«Пора мне, люди добрые, – отвечала она, истово кланяясь на все четыре стороны. – Ухожу. Время мое, значит, пришло. Простите, коль что не так было».

Шел мелкий дождик. Кончалось лето. Так она и ушла – растворилась в сыром, прозрачном воздухе моей родины. А осенью произошло сразу два события. Меня отвезли в город и отдали в гимназию. И еще – в наш дом вернулась моя тетка, сестра отца.