Женевьева знала, как заставить чувствовать себя в своей тарелке любого самого застенчивого мужчину, но уж Гарри вряд ли можно было причислить к обделенным вниманием личностям. Фонд Ван Дорна никогда персонально не входил в сферу ее деятельности, она занималась относительно простыми делами нескольких фондов поскромнее, но находила взгляд Гарри на мир занимательным. Неудивительно, что миллионер загребал ковшом все награды в области гуманизма, его даже номинировали на Нобелевскую премию мира. Только будь ее, Женевьевы, воля, не видать ему этой премии, как своих ушей. Что ж, прибыли от его зарубежных компаний уменьшились вполовину, поскольку он отказался использовать на производстве детский труд, а рабочие получали достаточно, в пределах прожиточного минимума своих стран, чтобы не посылать детей на фабрики и в бордели. И все же он получал прибыль, цинично подумала Женевьева, поскольку его щедрые зарплаты составляли лишь толику того, что он платил рабочим на американских фабриках, которые нынче стояли закрытые и заброшенные в умиравших городках по всему Северо–Западу, только вот гуманитарные организации напрочь закрывали глаза на сей факт. Или закрывали глаза, или, вручив награду миллиардеру, намеренно рассчитывали на еще большую благотворительность по отношению лично к себе его благотворительного фонда.

Деньги стекались к Ван Дорну отовсюду: с нефтяных месторождений на Среднем Востоке, алмазных копей в Африке, с вложений столь запутанных, что Женевьева сомневалась, что он сам в них что–то понимал. Она только знала, что деньги он делал быстрее, чем смог бы потратить, и вкусы имел запредельные.

Впрочем, последние несколько лет она стала привыкать иметь дело с миллиардерами. Да что там, в конечно итоге, все одним миром мазаны, кое–кто даже похож на Гарри Ван Дорна с его маленькими причудами. Она слушала, как он говорил и говорил с протяжным техасским акцентом, и убеждала себя, что ей стоит просто расслабиться, что к завтрашнему дню она уже сбросит эту одежду, эти свои профессиональные доспехи, и будет топать по туристическим тропам Коста–Рики, отгоняя москитов и избегая ядовитых растений, вызывающих волдыри. По сравнению с теперешним роскошным коконом, предстоящее – просто рай земной.

Она вздрогнула и очнулась. Гарри все говорил. Очевидно, он даже не заметил, что Женевьева на секунду задремала. Она мысленно вознесла хвалу зеркальным солнечным очкам. Если бы до Уолта Фредерикса когда–нибудь дошло, что его протеже уснула перед клиентом, он бы в считанные часы вышвырнул ее вон. Хотя, вполне возможно, Женевьева всегда только этого и ждала.

А потом она поняла, от чего проснулась. Не от ленивой болтовни Гарри, а от внезапного ощущения, что корабль ожил. Безошибочно различался рокот двигателей, в то время когда этой проклятой посудине следовало просто дрейфовать на поверхности при выключенном моторе...

– Почему завели двигатели? – прервала Женевьева рассуждения Гарри о картах Таро.

– Разве? Не заметил. Думаю, их включают время от времени для проверки. Чтобы удостовериться, что яхта в хорошем рабочем состоянии. Что–то типа пожарных учений. Обычно это делают за несколько часов до предполагаемого отплытия, но прямо сейчас я никуда не собираюсь. Должно быть, какая–то техническая проверка.

Гостья села и выпрямилась. Когда Гарри устроил ее с удобствами на оттоманке, они расположились в тени под сенью нависающей палубы, но сейчас солнце переместилось куда дальше и добралось до ног Женевьевы. Что ж, разумное объяснение, но ее на мякине не проведешь.

Она спустила ноги с кожаной кушетки, чуть ли не с содроганием надела убивавшие ее туфли и встала.

– Я и не знала, что уже настолько поздно, так заслушалась ваших интересных историй, – солгала она с отточенным годами талантом. – Мне действительно нужно подписать документы, и у меня самолет. Завтра до обеда я должна уже быть в Коста–Рике.