Телесные повреждения - Маргарет Этвуд (1994)

— Закинь руки за голову, — сказал Джейк, — это приподнимает грудь. Разведи ноги, чуть-чуть. Подними левое колено. Смотришься фантастически.

«Уверенной в себе женщине не угрожают фантазии партнера», — говорила себе Ренни. Пока существует доверие. Она даже это написала, или что-то в том же роде, в статье про возрождение сатинового белья и фигурных поясов для чулок. И она не чувствовала себя в опасности, по крайней мере, какое-то время.

— Ты замкнута, — сказал однажды Джейк, — Мне это нравится. Я хочу стать тем, для кого ты раскроешься.

Но позже она никак не могла вспомнить, что он сказал на самом деле. Возможно, он сказал: «я хочу стать тем, кто тебя вскроет».

«Мой отец приезжал домой на Рождество, — говорит Ренни. — Точнее он всегда говорил, что приезжает домой, хотя в конце концов даже мне стало очевидно, что его настоящий дом — в другом месте. Он уехал в Торонто вскоре после моего рождения, и поскольку был на войне, то как ветеран, учился в Университете бесплатно на инженера-химика. Все говорили, что он остался там из-за работы. Мы не могли поехать, потому что заболел дед, и бабушка нуждалась в помощи, так это преподносилось, а когда дедушка умер, бабушку нельзя было оставить одну. В Грисвольде все очень боялись остаться в одиночестве. Это считалось страшным. У людей появляются странности. Они сходят с ума. И их отправляют в приют для душевнобольных.

Итак, мой отец объявлялся на каждое Рождество. Он останавливался в одной из спален для гостей, у нас их было много. Когда-то они предназначались для детей, а сейчас стояли пустые, чистые, пахнущие лавандой и затхлостью. Как мне сказали позже, он это делал ради меня. Нас с отцом снаряжали и отправляли гулять по обледеневшим улицам, при этом каждого наставляли, чтобы он не упал. Отец спрашивал, как у меня дела в школе, и говорил, что скоро я смогу к нему приехать. Ни он, ни я в это не верили. Когда мы проходили по главной улице, люди оборачивались нам вслед, не слишком явно, но я знала, что за нами наблюдают и нас обсуждают.

Когда я училась в шестом классе, две девочки, из числа принадлежащих к дурным семьям, рассказывали, что мой отец живет в Торонто с другой женщиной, и в этом заключается истинная причина того, что мы с матерью с ним не съезжаемся. Я этому не верила, но и маму не спрашивала, так что, наверное, все-таки в глубине души верила. И хорошо делала, потому что все оказалось правдой, и когда моя мать наконец мне все рассказала, я не удивилась. Она подождала с рассказом до тех пор, пока мне не исполнилось тринадцать, через две недели после моих первых месячных. Она должно быть почувствовала, что я уже готова к боли.

Наверное, она ожидала сочувствия. Она думала, что наконец я пойму, какая у нее тяжелая жизнь и на какие жертвы она вынуждена идти. Она надеялась, что я буду винить отца, увижу его в истинном свете. Но я не могла чувствовать того, что полагалось. Вместо этого я обвиняла ее. Я была зла на него, но не за то, что он не взял меня с собой.

К этому времени он перестал приезжать в Грисвольд, хотя все еще слал открытки, мне, а не ней, и я не видела его до тех пор, пока не переехала в Торонто, учиться в Университете. Он давно был на ком-то женат, о ком я думала, как о «ней», потому что так называла ее мама. Я забыла, как он выглядит.

Я навестила его. До этого я никогда не бывала в квартирах. В первый раз в жизни я увидела комнатное растение, которое не являлось Африканской фиалкой или поинсеттией. У них было много растений, свешивающихся с окон на южную сторону, я не знала, как они называются. В квартире оставалось много пустого пространства, не занятого мебелью, гораздо больше, чем я привыкла. Первое, что он мне сказал — «Ты похожа на мать.» И этим подписал себе приговор».