Полина - Александр Дюма (1994)

Я не рукоплескал вам, я плакал. Вы возвратились на свое место при шуме похвал; я один не смел подойти к вам; я сел так, чтобы видеть вас беспрестанно. Вечер начал опять свое течение. Музыка продолжалась, потрясая восхищенных слушателей. Но я ничего не слушал с тех пор, как вы оставили фортепиано; все чувства мои сосредоточились в одном. Я смотрел на вас. Помните ли этот вечер?

— Да, я припоминаю его, — сказала Полина.

— Потом, — продолжал я, не думая, что прерываю ее рассказ, — потом я услышал в другой раз не эту самую арию, но народную песенку, которая ее внушила. Это было в Сицилии, к вечеру одного из тех дней, которые созданы только для Италии и Греции. Солнце едва скрылось за Джирджентами, древним Агригентом. Я сидел подле дороги. По левую сторону от меня начинал теряться в вечернем сумраке морской берег, усеянный развалинами, среди которых возвышались три храма; за берегом простиралось море, неподвижное и блестящее, как серебряное зеркало. По правую сторону резкой чертой отделялся город от золотого фона, как на одной из картин первой флорентийской школы, которые приписывают Гадди и которые названы именами Чимабуе или Джотто. Против меня молодая девушка возвращалась от фонтана, неся на голове одну из красивейших древних амфор и напевая песенку, о которой я говорил вам. О! Если бы вы знали, какое впечатление произвела на меня эта песенка. Я закрыл глаза и опустил голову на грудь: море, берег, храмы — все исчезло, даже эта греческая девушка, которая, как волшебница, вернула меня на три года назад и перенесла в салоны княгини Бел… Тогда я опять увидел вас, опять услышал ваш голос и смотрел на вас с восторгом. Но вдруг глубокая печаль овладела мною, потому что в то время вы не были уже молодой девушкой, которую я так любил и которую называли Полина Мельен; вы были графиня Безеваль… Увы!.. Увы!..

— Да, увы! — прошептала Полина.

Прошло несколько минут в молчании. Полина первая его прервала.

— Да, это было прекрасное, счастливое время моей жизни, — сказала она. — Ах! Молодые девушки не понимают своего счастья; они не знают, что несчастье не смеет дотронуться до целомудренного покрывала, которое закрывает их и которое муж некогда сорвет с них. Да, я была счастлива в продолжение трех лет. В эти три года едва ли омрачилось когда-нибудь блестящее солнце моих дней, едва ли затуманилось оно, как облаком, каким-нибудь невинным волнением, которое молодые девушки принимают за любовь. Лето проводили мы в своем замке Мельен; на зиму возвращались в Париж. Лето проходило в деревенских праздниках, а зимы едва достаточно было на городские удовольствия. Я не думала, чтобы жизнь, столь тихая и столь спокойная, могла когда-нибудь омрачиться. Я была весела и доверчива. Так мы прожили до осени 1830 года.

Подле нас находилась дача госпожи Люсьен, муж которой был большим другом моего отца. Однажды вечером она пригласила нас, меня и мать мою, провести весь следующий день у нее в замке. Муж ее, сын и несколько молодых людей, приехавших из Парижа, собрались там для кабаньей охоты, и большой обед должен был прославить победу нового Мелеагра. Мы дали слово.

Приехав в замок, мы не застали уже охотников. Впрочем, время от времени до нас должны были доходить звуки рога, и при помощи их мы могли явиться на место, когда бы захотели, и получить все удовольствие охоты, не рискуя устать. Господин Люсьен остался в замке с женой, дочерью, моей матерью и со мной; Поль, сын его, распоряжался охотой.

В полдень звуки рога начали заметно приближаться; мы услышали сигнал, повторившийся несколько раз. Господин Люсьен сказал нам, что теперь время смотреть; кабан утомился, пора садиться на лошадей; в ту же минуту прискакал к нам один из охотников с приглашением от Поля. Господин Люсьен взял карабин, повесил его через плечо; мы сели на лошадей и отправились вслед за ними. Матери наши пошли пешком в беседку, недалеко от которой происходила охота.