Левша на обе ноги - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2011)

Щеки у Генри запунцовели. Он никогда еще ей не лгал.

— Я мало двигаюсь, это вредно для здоровья…

— Ну что ты, Генри, ты чудесно выглядишь!

— Нет, я чувствую иногда, что обрюзг. Думаю прибавить с милю пешей ходьбы по пути с работы. Так что… так что я теперь буду приходить домой чуть попозже.

— Хорошо, милый.

Тут Генри почувствовал себя совсем уже подлым преступником — зато, отказавшись от ежедневной прогулки, он мог теперь посвятить один час в день урокам, а мадам Гаварни сказала, что этого вполне достаточно.

— Конечно, Билл, — сказала она.

Мадам Гаварни была бесшабашная пожилая дама с армейскими усами и небанальной манерой общения с клиентами.

— Будем заниматься по часу каждый день, и если только у вас не обе ноги левые, мы из вас за месяц сделаем настоящего душку!

— Правда?

— Правда, правда. У меня еще ни разу не было осечек — ну, кроме одного ученика. И то не по моей вине.

— У него были обе ноги левые?

— У него их вообще не было. Упал с крыши после второго урока, пришлось ампутировать. Я бы его и на деревянных ногах научила танцевать танго, да он сам что-то пал духом. Ладно, Билл, до понедельника. Ведите себя хорошо!

И на этом добрая старушка, отклеив от двери жвачку, которую туда прилепила на время разговора, отпустила Генри домой.

Начался период, который Генри впоследствии без колебаний называл худшим в своей жизни. Может, и бывает, чтобы человек не первой молодости чувствовал себя более несчастным и смешным, чем на уроках современного танца, но вспомнить подобные примеры нелегко. Телесно Генри на занятиях испытывал острую боль. У него вдруг обнаружились мышцы, о которых он и не подозревал — видимо, существующие только ради того, чтобы болеть. Духовно Генри Миллс мучился еще сильнее.

Отчасти виной был принятый у мадам Гаварни своеобразный метод обучения, а отчасти — то, что, как только дело дошло до практических занятий, из какой-то задней комнаты возникла неожиданная племянница, с которой и предстояло упражняться. Это была юная блондинка со смеющимися голубыми глазами, и Генри, обнимая ее за стройную талию, чувствовал себя черным предателем по отношению к Минни. Его терзала совесть. Прибавьте к тому ощущение, будто ты превратился в странное деревянное существо с ненормально огромными руками и ногами, да еще привычку мадам Гаварни во время урока стоять в углу, жевать жвачку и комментировать происходящее — и станет ясно, почему Генри осунулся и исхудал.

У мадам Гаварни было в обычае для поощрения ученика сравнивать его успехи с достижениями одного калеки, которого она якобы когда-то обучала.

Они с племянницей прямо при Генри оживленно обсуждали, выполнял ли тот калека уанстеп после третьего урока лучше или хуже, чем Генри — после пятого. Племянница говорила, что хуже. Ну, может быть, так же, во всяком случае, не лучше. Мадам Гаварни напоминала племяннице, как калека исполнял скользящий шаг. Племянница отвечала — да, действительно, пожалуй. Генри молча потел.

Обучение шло медленно. Племянницу в этом винить нельзя. Она делала все, что в слабых женских силах, чтобы ему помочь. Иногда она даже выбегала за ним на улицу — показать прямо на тротуаре, как можно справиться с какой-нибудь из его многочисленных технических ошибок и превзойти наконец того калеку. Если Генри страдал, обнимая свою наставницу в доме, то, обнимая ее посреди улицы, он страдал втройне.

И все же Генри Миллс не привык менять свои решения, к тому же за уроки было заплачено вперед. Учение продолжалось. Однажды, к большому удивлению Генри, оказалось, что его ноги сами собой выполняют положенные движения, без участия его воли, как будто у них есть собственный отдельный разум. Это был переломный момент. Генри так не гордился с тех пор, когда ему впервые повысили жалованье.

Мадам Гаварни, умилившись, позволила себе скупую похвалу.

— Шустро, малыш! — сказала она. — Шустро!

Генри скромно покраснел. Это был успех.