Я вдруг явственно представила себе свирепое лицо Сергея, занесенную для удара руку, собственное падение на пол и то, как я ударяюсь затылком… хотя бы о наш платяной шкаф. И лужу крови. От такой картины меня даже зазнобило. Наверное, в старости мое воображение в сочетании со склерозом станет изрядно веселить моих домашних…

Хорошо, что я наделена не только воображением, но и рассеянностью, потому что я тут же забыла, о чем хотела расспросить Сергея, едва в кухню вошла Аня с Санькой на руках. Под глазом у девушки отливал лиловым огромный синяк.

Сын перехватил мой взгляд, показал пальчиком на Анин глаз и сказал:

— Бо-бо!

Еще какое «бо-бо». Кто мог наградить им молодую, красивую, незамужнюю?

Я оглянулась на Сергея — он тоже смотрел на няню во все глаза.

— Аня, тебе не нужна помощь? — спросил он, деликатно обходя вопрос: «Кто посмел?!»

— Пустяки, бытовая травма. — Аня отвела взгляд в сторону.

Сергей забрал у нее сына, и девушка стояла перед нами, не зная, куда девать руки.

— В подъезде. Хулиганы, — коротко пояснила она.

Мы, переглянувшись, сделали вид, что поверили.

— Лариса Сергеевна, я могу идти? — спросила Аня, на этот раз уставясь неподвижным взглядом в пол.

Обычно я сама отпускаю ее, а тут от неожиданности забыла сделать это.

— Иди, конечно же… Ты хорошо себя чувствуешь?

— Все в порядке, — бодро сказала няня, пятясь, словно боялась, что мы разглядим за ее спиной выглядывающий из-под юбки хвост.

— Завтра ты придешь?

— Обязательно приду, — пообещала она, почти убегая в прихожую, где через несколько секунд хлопнула входная дверь.

Глава 26

Прошел месяц с того дня, как уехала Корнелия Альбертовна Гриневич, а никто из органов опеки об этом и не вспомнил, к Наташе не пришел, не позвонил.

Это ее почему-то насторожило. Судьба словно давала ей передышку перед тем, как побольнее стукнуть. Вот так однажды кто-нибудь появится, когда она уже не будет ждать, и заберет у нее Рому.

Потихоньку она разузнала, что только через полгода можно поднимать вопрос об усыновлении мальчика, если мать признают без вести пропавшей. Как на фронте, честное слово!

Олеся Евгеньевна, пожалуй, единственная, напомнила:

— А я вам говорила, что Нелька в бега ударилась. Небось в Питер поехала. Корни свои искать. Только откуда они у нее? То есть найдет она родственников, которые ее не ждут. Да и кто ей обрадуется? Благо бы еще женщина была с хорошим характером, а то у нее ведь не все дома, у Нельки-то. Посмотрите на Ромку — расцвел парнишка, да и только. Она ведь его грызла, как вампириха какая. Обзывала такими словами, что нам, взрослым, стыдно было слушать. И нарочно голодом морила.

— Скажете тоже, Олеся Евгеньевна, — не выдержала Наташа. — Во-первых, вампиры не грызут, а кровь пьют…

— Так, может, она и пила. Вон он какой бледненький был. Да тощий — кожа да кости. Сейчас его и не узнать, а тогда…

— А во-вторых, какая мать станет ребенка голодом морить? Просто у нее могло не быть денег, а просить у других она стеснялась.

— Нелька стеснялась? — громко хмыкнула Олеся Евгеньевна. — Да она такого и слова не знала — «стеснительность».

Наташа, сославшись на срочную работу, этот разговор прекратила. Почему-то ей неприятно было говорить о Корнелии Альбертовне, тем более в таком духе.

Она всегда придавала значение своим словам, потому что верила в их материальность. И живучесть. Подрастет Ромашка, а ему начнут со всех сторон рассказывать, какая у него мать гнусная была. Пусть уж лучше он себе сам ее светлый образ нарисует и с тем живет.

Марат через две недели их весьма тесных и теплых отношений уехал в командировку. На этот раз в Тюмень, где ему предложили вложить деньги в один замечательный проект, который позволил бы ему вместе со Светой, Наташей и Ромой уехать отсюда куда-нибудь на юг.