Верни мои крылья! - Елена Вернер (2015)

Спектакль… Сколько их еще осталось сыграть здесь? А вдруг идея Кирилла не так уж хороша, а сам он не всемогущ? Ника впервые допустила вероятность того, что ее жизнь продолжится без этого театра. Без молчаливого рояля, битого молью бархата пурпурных кресел, запаха пыли и пудры, без оторванных корешков билетов и стеклянной перегородки с черными буквами «КАССА», которую она протирала фланелью каждый вторник, и без половичка на паркетном полу буфета, скрывавшего огромную щербину от опрокинутого однажды глиняного вазона с драценой – земля тогда разлетелась от порога до самого окна. Несмотря на то что сама Ника была для театра не важнее вешалки или углового золоченого торшера, театр занимал важную часть ее жизни. Всю ее жизнь, если признаться честно. Ее надежное убежище, ее приют. Дом, где каждое утро солнце не просто встает – оно переступает порог, в пальто и с растрепанной темной шевелюрой. Если детище Липатовой перестанет существовать, все обитатели его разлетятся кто куда и Ника, возможно, никогда больше не увидит Кирилла Мечникова. А сама Липатова – каким ударом это станет для нее!

Ника снова прошлась по коридору, ворс ковра заглушал шаги. И тем громче прозвучал жалобный вздох из приоткрытого проема зрительного зала. Ника вздрогнула. Она точно знала, что все театралы покинули здание, за исключением тех, кто остался в кабинете Липатовой. Мысли заметались и тут же приняли зловещее направление. Что, если Римма права – немного, отчасти? Немыслимо. Призрак? Нет-нет, прочь суеверия!..

Вздох повторился. Тихий, шелестящий, с присвистом в самом конце. Ника стиснула зубы и выглянула из-за портьеры, наискосок прикрывающей вход в зал, внутренне уже приготовившись увидеть ее. Маленькую призрачную девочку, полупрозрачную, в гольфах, собравшихся складками под коленками, и белом переднике. В галстуке, с простертыми вперед руками и, наверное, с зияющей раной на лбу или затылке – смотря как она падала с галереи, вперед лицом или на спину. Из всех историй про привидения в детстве Нике нравились только те, в которых люди помогали им найти упокоение, и сейчас она шагнула в холодный сумрак затаившегося зала с рядами кресел, готовая, – убеждать, утешать, помогать. Как иначе спастись и избавиться от того, кто и так уже мертв, она не представляла.

Когда глаза привыкли к мраку, Ника осторожно огляделась. Словно нарочно пугая, одно из пустующих откидных сидений вдруг поднялось с сухим хлопком, и из-за него неторопливо вышла кошка Марта, та самая бродяжка, которую театралы недавно приютили. Зрачки животного вспыхнули зеленым огнем, заблестели, как монетки, данные мертвецу на переправу в иной мир.

– Ника… – едва слышно зашуршало где-то справа. И Нику, до этой секунды уговаривавшую себя, что бояться живых следует больше, чем мертвых, все-таки прошиб липкий пот.

– Д-да? – она словно во сне повернула голову, силясь рассмотреть зовущего. В кресле седьмого ряда, вполоборота к ней, шевельнулась темная фигура, слишком большая для призрачной пионерки. Ника нахмурилась.

– Хорошо, что ты пришла… Одной мне как-то не по себе.

Это была Лизавета Александровна Рокотская. Ника с облегчением подошла и присела рядом:

– Вы что тут в темноте?

– Да… вот… – выдохнула дама через силу. Ника заподозрила неладное и сжала ее цепкую сухую руку:

– Вы себя хорошо чувствуете?

– Не особенно, – Рокотская осторожно глотнула воздуха и потерла грудную клетку костяшками пальцев. – Там, в гримерке, сумка моя…

Ника, понятливая и перепуганная, обернулась меньше чем за минуту и застала актрису все в той же позе, с неестественно напряженными плечами и рукой у груди, словно та хотела вырвать что-то, мешающее дышать. Вспыхнувшая в зале люстра озарила заострившееся лицо и сжатые губы в неприятной лиловатой обводке. Рокотская положила под язык таблетку.

– Ничего, сейчас полегчает.

– Лизавета Александровна, я вызову «Скорую»!