Побочный эффект - Татьяна Туринская (2016)

Ответила, не выходя из кухни, только оглянулась, чтобы лучше было слышно:

– Минут пять еще, чайник никак не закипает.

Обертка от печенья отчаянно шуршала. К этому грохоту добавился шум нагревающегося чайника. Вадим что-то прокричал, но Ира не разобрала. Раскладывала печенье, спеша поскорее подать чай странной гостье. Приготовила чашки, поставила на поднос сахарницу, печенье, и понесла в комнату.

Представшую ее взору картину она не забудет уже никогда. Вадим сидел в кресле, боком к кухне. Глаза его были сладострастно прикрыты, на лице читалось блаженство. Между его ног на коленях стояла Паулина. На ее голове лежали руки Вадима…

Поднос накренился и чашки вместе с сахарницей и печеньем посыпались на пол. Сыпалось все это ассорти так долго и шумно, словно кто-то невидимый прокручивал на замедленной скорости отснятые кадры фильма ужасов. Голос у Ирины отнялся, тело застыло, и она стояла, как вкопанная, не в силах отвести округлившихся от ужаса глаз от отвратительной картины.

Услышав грохот, Вадим открыл глаза, скривился, как от боли:

– Не смотри! Уйди отсюда, прошу тебя, уйди…

* * *

Ирина замолчала, вновь переживая кошмар. Земля в иллюминаторе неумолимо приближалась. Вот уже завиднелась посадочная полоса. Сначала узкая, как тропка, она на глазах становилась все шире.

– Это уже потом он мне все рассказал. Я не хотела слушать, мне было противно, но он никак не уходил и не уходил. Терзал на коленях чемодан с вещами, и никак не хотел замолчать. Меня тошнило от подробностей, а он все говорил и говорил. Объяснял мне, как он любит мать. И в сыновнем, и в мужском смысле. Оправдывал ее, говорил, что она даже не догадывается ни о чем. Доказывал, что его мать – идеальная женщина, но страдает алкогольной амнезией. Я не знаю, правда ли это, бывает ли такое на самом деле. Но даже если это правда, даже если мать ничего не знает, это ведь ни капельки не оправдывает его! Ведь он самым подлым образом на протяжении нескольких лет насилует собственную мать! Это, наверное, еще хуже, чем если бы она все это знала. Вы понимаете, о чем я? Вы представляете, что было бы с Паулиной, узнай она правду о себе и о сыне? Она-то считает его идеальным, и даже не подозревает, как грязно он ее использует вот уже несколько лет. Или это ей заслуженная кара за ее дурость, за то, что втянула малолетнего мальчишку в свои игрища, оправдывая их заботой о красоте. Неужели она не догадывалась, какие чувства разрывали ребенка, когда она терлась о него голой грудью, когда заставляла смывать с себя сметану? Вы только представьте – женщина, мать заставляет своего сына мыть себя, совершенно обнаженную! Сметана – не одежда! Голыми руками ребенок елозил по ее голой груди, по ее голому заду! Чего она ждала от такого воспитания? И тем не менее мне ее безумно жалко: вряд ли она ожидала такого к себе потребительского отношения. Но ведь он-то называет это любовью! В высоком моральном смысле! Мораль! Насиловать несколько лет фактически бессознательную мать и кричать о морали, о высокой сыновней любви…

– Вы не рассказали ей о том, что произошло?

Ирина вздохнула:

– Как я могла ей рассказать? Как? Прийти к ней в дом, и заявить, что сынок ею успешно пользуется в своих низменных целях. Да разве она такому поверит! Да даже если бы поверила! Это же убьет ее. Я бесконечно далека от каких-либо позитивных чувств к ней, но убивать ее или смертельно ранить я не хочу. Не могу. Вот скажите, вы бы сказали?

– Не знаю, – искренне засомневалась попутчица. – Не знаю… С одной стороны, вроде надо сказать, нужно же прекратить этот кошмар. С другой – я очень хорошо вас понимаю. Действительно, как ей такое скажешь.

Лайнер тяжело коснулся посадочной полосы, подпрыгнул пару раз и уверенно покатился по бетонке.