Побочный эффект - Татьяна Туринская (2016)

Совещания с Черкасовым были для Ирины откровенным мучением. Она понимала, что пришел он к ней не просто так, не по доброте душевной, не из личной прихоти, а сугубо по делу. И решать эти дела ей все равно придется, так как кроме нее этим заняться некому, это ее прямая должностная обязанность. Но взглянуть в его глаза никак не отваживалась, чувствуя себя перед ним, как кролик перед удавом. Боялась, как бы ни прочел он в них презрение и страх, ненависть и волнительные воспоминания о ничего не значащих минутах, проведенных вдвоем под присмотром снежинок и видоискателя Ларочкиного фотоаппарата на балконе ресторана «Домашняя кухня».

Зато Черкасов не сводил с нее глаз, и Ирина чувствовала его влюбленный взгляд, который парализовал ее пуще прежнего. Она краснела и бледнела, заикалась, теряла необходимые слова и термины, и еще больше терялась. Руки и голос дрожали, и она боялась до обморока, что он увидит, как она дрожит, и что это увидит ее подлая секретарша, и что в любую минуту в приемную может войти кто угодно из сотрудников, даже сам Буськов, и они так же станут свидетелями ее волнения и страха. И тогда все, кто пока еще не был в курсе ее семейной драмы, тут же поймут и догадаются, и все узнают, что муж ее бросил из-за небольшого, ничего не значащего минутного адюльтера с подчиненным. Даже нет, всего лишь намека на адюльтер, из-за невинного взгляда, брошенного не туда, куда нужно… От волнения и страха руки опускались, и выскальзывали из них деловые бумажки, ручки, карандаши, все валилось на пол в присутствии проклятого Черкасова…

В очередной раз поднимая очередную выроненную неуверенными Ириными руками бумажку, Вадим произнес:

– Не волнуйтесь так, Ирина Станиславовна, не надо.

Он сказал это тихо и куда-то в пол, так же, как и хозяйка кабинета, остерегаясь хищного взгляда секретарши.

– Хотите, я позже приду, когда вы успокоитесь? Или, может, давайте я оставлю бумаги, вы их просмотрите, а потом мы все обсудим по телефону.

От этой его понятливости, от своей слабости, от любопытных Ларискиных глаз слезы катились по Ириным щекам. Она старательно отворачивалась от стеклянной стены, а Ларочка радостно потирала руки: так-так, и после этого ты смеешь заявлять о своей невинности?

– Хорошо, Вадим Николаевич, оставьте бумаги, я все просмотрю…

Парализованный этим сломленным от горя голосом, Черкасов таял от нежности к несчастной, раздавленной судьбой начальнице. И все стоял и стоял пред нею, коленопреклоненный, к бесконечной радости Ларочки Трегубович…

* * *

В понедельник, восемнадцатого апреля, у Ирины с самого раннего утра все валилось из рук. Это был один из самых знаменательных дней в году. В этот день они всегда собирались за праздничным столом. Приходили обе бабушки, дедушка (отец Сергея), приходили ближайшие друзья родителей и, конечно же – дочери. Восемнадцатого апреля 1988 года появилась на свет самая замечательная девочка на свете, Марина Русакова. Маришка. Доченька…

Но обычного праздника сегодня не будет. Прежде всего, нет больше бабушки Ники, Вероники Николаевны. И нет больше семьи. Раскололась семья на два неравных куска. Или нет, не так. Семья осталась, но откололся от нее кусок под названием мама. Она больше не член семьи. Она теперь бывшая жена. А мама? Тоже бывшая?

Дрожащей рукой Ирина набрали до боли родной номер. Трубку сняли практически сразу же.

– Олё, – радостно прощебетала трубка Маринкиным голосом, и Иринино сердце ухнуло в пропасть.

– Здравствуй, доченька. С днем рождения…

Ответом ей была короткая тишина. Потом трубка словно очнулась и саркастично выплюнула:

– Хм, это кого же к нам в гости занесло? Что за добрая тетенька о нас вспомнила?

Ира едва сдержала обиду:

– Зачем ты так, Мариша? Ты думаешь, мне легко без вас?