Возрожденный - Дженнифер Руш

Но теперь, когда я смотрела на ее фотографии, все, что я видела — это ужас в ее глазах, когда ее жизни угрожали, чтобы добиться моего сттрудничества. Я бы сделала все, что угодно, если это значило защитить ее.

— Как ее зовут? — спросил Ник, оборвав мои воспоминания.

— Мойра. Мойра Крид.

Он повернулся от фотографии ко мне.

— Твои родители были еще вместе, когда ты пропала?

Я быстро помотала головой.

— Они давно разошлись. Мама хотела, чтобы у нас была одна фамилия, поэтому она не поменяла свою на девичью. Это упрощало многие вещи, я думаю.

Он ничего не сказал в ответ и перешел из гостиной в салон. Агги и я едва ли когда-то заходили туда. Он был обставлен в традиционном викторианском стиле, с алыми обоями и мебелью темного дерева. Окна были завешены тяжелыми портьерами, а пол из твердого дерева был покрыт потертым ковром.

Мебель тоже была традиционной, и у Агги был её полный комплект. Здесь были четыре стула и одно канапе. Деревянные рамы были из красного дерева с ручной резьбой, а жаккардовая обивка была цвета роз. Я уважала комплект за его возраст, и за то, что кто-то потратил уйму времени на его изготовление, но он был до смешного неудобным.

Ник остановился на пороге и уставился на огромный рояль в углу комнаты.

— Ты играешь? — спросил он.

— Нет, а ты?

Его глаза сузились от этой мысли:

— Я не знаю.

— Ты не знаешь, умеешь ли ты играть на пианино?

Он подошел к инструменту и вытащил скамейку. Я последовала за ним и села рядом, наши ноги оказались прижатыми друг к другу. Указательным пальцем он дотронулся до клавиши и нажал на неё. Звук задрожал в комнате. Я не слышала, как кто-нибудь играет уже целую вечность.

Агги тоже не слышала. Это был рояль её дочери, и Агги не могла собраться с силами и избавиться от него после её смерти. Ник вытянул пальцы, один за другим, проверяя клавиши, словно слоновая кость внезапно показалась ему знакомой. Он нажал одну, затем другую, и вдруг он уже играл, его пальцы бегали по клавишам с быстрой, убедительной точностью.

Я соскользнула со скамейки, пораженная, в восхищении, желая увидеть всю картину со стороны.

Чем больше нот он соединял, тем больше расслаблялось его тело, как если бы нити, которые все время сковывали его движения, внезапно ослабли.

Музыка стала темнее, выразительнее, глубокие ноты ударяли меня в грудь до тех пор, пока не осталось ничего в комнате, кроме меня и музыки, пока она не наполнила каждый угол в комнате и затопила все мои чувства.

Я закрыла глаза, когда Ник взял несколько высоких нот, которые звучали мягче, чем те глубокие, которые звучали подобно размеренному напеву под барабан. Песня напомнила мне много всего. О дожде и громе, о босых ногах на прохладном песке, о зенах граната, лопающихся у тебя на зубах.

И потом музыка внезапно закончилась и руки Ника — те самые руки, которые только что создали что-то настолько настоящее, что я чувствовала это всей душой — начали меня трясти и я открыла глаза.

— С тобой все нормально? — спросил он, и без размышлений, сомнений и ожиданий я поднялась на цыпочки и поцеловала его.

Он сразу же застыл, и я почти слышала его неуверенность.

Но потом он уже целовал меня в ответ, я пятилась назад до тех пор, пока не оказалась прижатой к стене и рамы картин не стукнулись друг о друга. Он не остановился. Я не остановилась. Он положил одну руку на мою поясницу, прижимая меня ближе. Другая рука двигалась по моей спине к затылку, и мой череп завибрировал от его прикосновения.

Я чувствовала, как его язык ласкает мои губы и ответила, раскрыв их и впуская его. Мое дыхание ускорилось, все внутри сжалось. И потом, так же быстро, как все началось, это закончилось и Ник отстранился.

— Элизабет, — сказал он резким дрожащим голосом. — Этого не может произойти.

— Почему?

— Потому что я — не один из хороших парней.