Роза в ее руке - Александра Астафьева

— Небесное совершенство и земную страсть.

— Жизнь и смерть, — тихо шепнула она.

— Время и вечность… — пробормотал ей в волосы, убаюкивая на руках.

***

Ночь — любимое время суток.

Мир погружается в сон, утаскивая за собой жизнь лишь на короткое мгновение. Никто не видит, никто не слышит. Время предоставлено тебе одному: твоим мыслям, поступкам, счастью или горю. Твоему одиночеству.

Так было и со мной. Одолевала тоска, но с тем же просыпалось вдохновение. Где-то слышал хорошую поговорку, определяющую для меня это понятие: иногда, тот человек, что улыбается днем, разрывается от грусти ночью.

Я писал безудержно, забыв обо всем, не помня даже себя последние полгода или, возможно, год. Зачем я это делал? Становилось легче. Мало кто понимал меня в тот момент…

Я избегал разговоров и мыслей о том, о чем несвойственно задумываться, когда все кажется чистым и светлым. Боль и рассудок отражались именно в них — строках. Там, где подобные чувства находили свое обитание, существовали и по сей день — в исписанных многочисленных блокнотах и тетрадях.

Писал стихи, тексты песен не для коммерческого использования, больше для душевного.

Гастролей уже давно не было, но группа продолжала влачить жалкое существование. Понятия не имея об основной причине провала нашего успеха, я винил только себя и свое состояние. Как фронтмен группы я обязан был тянуть ее, чего бы мне это ни стоило. Но, увы. Время властвовало надо мной и над нашей с Линдой совместной жизнью.

Жена спала в то время, когда обычно я приезжал поздно ночью после выступления. Все что мне оставалось — милое сопение, легкий поцелуй в женскую щеку и поглаживание светлых прядей, разбросанных на подушке. Я не хотел ее будить. Здоровый сон был важнее, поскольку она отдавалась работе в полной мере.

Но не сегодня.

На это раз, когда возвращался домой, я не был на гастролях, и Линда не спала. Этой ночью все было не так, как всегда.

Когда подъехал к дому, от меня не скрылся поблескивающий огонек лампы в окне комнаты, где она засиживалась допоздна и работала над своими статьями.

Войдя в холл приличных размеров, я шумно разделся, давая знать о своем присутствии.

— Дорогая, я дома, — решил, что такое приветствие будет звучать лучше, чем обычное затянувшееся между нами молчание.

Ответа не последовало, и, поставив упакованную в чехле гитару в свободный угол, бесшумно поднялся наверх.

В последнее время между нами существовала лишь одна полуправда. Не только я был тому виной. Казалось, и Линда что-то скрывала или в действительности не хотела общаться со мной.

Молчание наряду с игнорированием вылилось в недопонимание с ее стороны. Мне не на что было надеяться, ведь, в конце концов, я поступал с ней не лучшим образом.

Я застал ее сидячей за рабочим столом. Она не работала. Не печатала свои статьи, просто сидела, обхватив голову руками, как будто старалась предотвратить недомогание.

Подкравшись сзади, перекинул волосы с одного плеча на другое, чтобы освободить место для поцелуя на шее. Для Линды этот момент всегда был возбуждающим, с легкостью заводил ее, а дальнейшее его продолжение не заставляло долго ждать.

Но не сегодня.

— Бьорн, не нужно, — проговорила раздраженно, когда я провел носом, собрав знакомый аромат с шеи любимой женщины.

Черта с два. Я скучал и не намерен был оттягивать нашу и без того потрескавшуюся на половинки близость.

— Пожалуйста, нет.

Попытка сбросить мои руки не увенчалась успехом. Они блуждали по телу с шелковой кожей, что ощущалась под ночной сорочкой. Язык пробрался в ушную раковину, ненадолго задержался там, а затем зубы оттянули мочку.

Этот прием просто обязан был сработать.

Но не сегодня.