Грех - Anastasia Samaeli

Доминик Прайс. Единственный человек, с которым я находил общий язык, учась в семинарии. Мы делили на двоих комнату и рассказывали друг другу всё. В свои 26 лет Доминик принял сан. И единственной причиной тому, что он ещё не получил распределение на службу, было то, что он холост. Община предпочитала более зрелых пасторов, которые уезжали на службу с жёнами. Предполагалось, что жена станет другом и помощником. Будет верной мужу и церкви.

Подумав об этом, я вспомнил собственную жену и горько улыбнулся. Она никак не соответствовала данному стереотипу. В голове тут же возник образ черноволосой девушки, которая вырвала моё ещё бьющееся сердце и растоптала на грязном полу дешёвого бара.

Я встал, умыл лицо холодной водой, пытаясь прогнать навязчивое видение, которое вызывало боль. Дикую, жгучую, невыносимую боль. Стукнув по мраморной столешнице в кухне гостиничного номера, я вернулся к мыслям о друге.

В отличии от меня, Доминик был консерватором. Считал отношения вне брака неприемлемыми и губительными. И, видимо, был прав.

Мой ночной звонок воодушевил друга, и тот пообещал вылететь первым рейсом. Вопросов он не задавал, но я знал, что придётся рассказать ему абсолютно всё, не скрывая даже самых пикантных подробностей.

Дорога от Лос-Анджелеса до Севильи была длинной. Достать прямой билет практически нереально. Даже с одной пересадкой в Мадриде, Доминик будет здесь не ранее, чем через 38 часов.

Спустившись к стойке администратора, я спросил, где находится ближайший бар. Такой, чтобы можно было выпить и посидеть одному.

Так я очутился за барной стойкой дорогого и неплохого, на мой взгляд, бара BOCAO. Снова Скотч. Потом ещё и ещё. Не помню, как добрался до отеля. Я вообще ничего не помнил об этом вечере. Проснулся ночью. Во рту горело, и я залез в мини бар за бутылкой содовой. Голова раскалывалась от выпитого. Вернувшись в постель, я обнаружил, что не один. На белой простыне, мирно посапывая, спала обнажённая брюнетка. Лайла? Развернув её лицом к себе, я в ужасе осознал, что произошло. Девушка была мне незнакома.

Я просто притащил в номер проститутку. Поняв это, я не стал церемониться. Разбудил её и, заплатив, выпроводил туда, откуда она пришла. Стало противно. Я долго стоял в душе, пытаясь смыть с себя остатки этой ночи. Чувство вины перед девочкой, которую я бросил в переулке, прожигало в ледяном сердце огромную дыру. И заполнить ее могла лишь она. Но снова и снова я вспоминал треклятое платье на полу в номере Маркуса.

Два дня я не выходил из номера. До тех пор, пока не позвонили с ресепшена. Милый женский голос сообщил, что ко мне приехал некий Доминик Прайс. Через минуту в номер вошёл блондин. Покачав головой, он присел рядом со мной и, даже не поздоровавшись, сказал:

– Выглядишь паршиво, Стивен.

Будто я сам не знал. Чувствовал я себя точно также.

Доминик смотрел на меня и ждал. Ждал исповеди. И я рассказал обо всём. О сыне и Джен. О Маркусе и встрече с Лайлой. Рассказал обо всём, что произошло в том баре и после. По мере моего рассказа лицо друга менялось. Он посмотрел на мою руку, которая уже становилось синей.

– Я готов взять на себя управление церковью, готов помочь тебе с рукой. Но прости, Стивен, оставаться в отеле не входило в мои планы, – спокойным голосом сказал друг. – Я не настолько богат, чтобы оплачивать номера. А жить с тобой и видеть, как ты катишься вниз, я не намерен. Так что, будь добр, дай мне адрес дома, где живёт Лайла. Я остановлюсь у неё, Стивен. За несколько дней ты даже не позвонил ей, верно? Не узнал о том, что заставило её танцевать? Да что с тобой? Что плохого в этих танцах?