Осколки - Александра Эльданова

Интересно, она его любила? Любила, наверняка. Первая любовь, большая и светлая и такая мразь… Поэтому и не разглядела, потому что наивная чистая девочка, влюбленная по уши, не способна что-то трезво оценивать. Конечно она тебе не верит теперь, старый пень, потому что ты тоже сначала очаровал, пробился через ее недоверие, а потом повел себя, как мудак — поверил не ей. Сделал больно, предал. Конечно она тебя никак не может простить, даже если и хочет. Хочет ли? Вот поеду завтра и узнаю.

* * *

Я приехал буквально за десять минут до начала, за сцену, конечно, уже не пойду. Иллюзион я знаю достаточно хорошо, так же хорошо в нем знают и меня, поэтому за концертом я буду наблюдать с технического балкончика. Идеально, потому что со сцены не видно кто на нем, а значит у меня еще есть шансы на эффектное появление. Ребячество, согласен, но поделать с собой ничего не могу. Нравится мне это неподдельное восхищенное удивление в ее глазах.

Стройная фигурка во всем черном четко выделялась на светлом фоне сцены клуба. Саша меняется на сцене, никакой холодной сдержанности и отстраненности.

Голос, усиленный колонками, разбивался о стены. Я могу поспорить, что точно знаю, что из сегодняшних песен ее, есть в них что-то особенное, и дело не только в тоске, которая есть почти в каждом тексте. И у этой особенности действительно есть все шансы на успех, при правильном подходе и хорошей рекламе. Я усмехнулся — заглушить во мне музыканта-трудоголика не может даже влюбленный пень.

Уже совсем под конец госпожа Лишина меня удивила.

— Эту песню я очень хотела сыграть для человека, который, к сожалению, не смог присутствовать из-за переноса концерта, — сказала она в микрофон, когда в зале наступила тишина.

Молчать. Смотреть в глаза. И видеть свет.

Чужой огонь теплей вина и лета.

Согреться, хоть на миг поправ запрет,

А после расплатиться и за это,

И биться в стены, и свалиться в бред,

И осознать, что все отдали сами…

Мы все своих виновники побед,

Мы все немые пленники скрижалей.

Слетает заброшенный ветер моей высоты,

На черные пальцы рябин опускается дождь,

В жестоких скрижалях останется лето и ты,

Рисунки и песни. Но ты все равно не поймешь.[6]

Вот как… Меня, значит уже списали, решив, что толстокожий Топольский никогда ни о чем не догадается. Странно, но сейчас я даже благодарен этому анониму с дурацким письмом, без него бы я действительно не понял и не увидел это посыл, идущий красной ниткой через все ее песни — жажда любви, тоска и отчаяние, что уже ничего и никогда не случится. А еще мне никогда не писали песен. Я — да, мне — никогда.

Однако, выступление подходит к концу, мне пора вниз, иначе я ничего не успею.

* * *

Александра.

Концерт я отыграла на тройку. Ребята молодцы, а собой я особенно недовольна. Не нужно было выглядывать в зале знакомое лицо, ясно ведь, что Надежда ошиблась и никакого Топольского видеть не могла, у него гастроли свои дела и надо научиться отпускать мысли о нем.

Гримерка оказалась не заперта.

— Дурни невнимательные, — чертыхнулась я, — пока не обнесут, дверь закрывать не научатся.

— Не надо ругаться, Санечка, — с диванчика мне навстречу поднялся Топольский.

— Ты как здесь? — я растерялась.

— Я обещал прийти тебя послушать, — улыбнулся он, довольный произведенным эффектом, — это тебе. Пионы найти не успел, прости.

Зато букет нежно-голубых гортензий нашел. Надо признать, вкус у Топольского отменный, каждый его букет это что-то роскошное, но при этом совершенно не пошлое. Никаких алых роз в целлофане.

— А прятаться было обязательно?

— Я поздно приехал, решил тебя не отвлекать перед выходом.

— Тебя Надежда видела, но я не поверила.

— Я произвожу впечатление серьезного человека, — Сергей улыбнулся уголками губ, продолжая не сводить с меня взгляда.