Две недели я живу с мыслью, что в моей жизни не все потеряно, и у нас с Яном еще может быть второй шанс. Постоянно вспоминаю тот поцелуй в поезде и все слова, что сказал мне Самойленко. Не могу остановиться и перестать прокручивать это в голове снова и снова. Наш первый за два с половиной года поцелуй… Нежный, чувственный, долгий, дающий надежду и словно стирающийся ошибки прошлого. Поцелуй-чудо, поцелуй-счастье.

Но что дальше?

В очередной раз перебираю факты и путаюсь еще больше. Ян все еще любит меня, но встречается с другой, потому что не видит шанса вернуть все. Он еще не простил меня, а я все еще не попросила прощения. Вот вроде бы мы и разложили все по полочкам, а действовать не начали.

Нам по-прежнему больно. Обоим. Та жестокая ошибка по-прежнему делит нас на до и после, делая нас теми, кем мы были, и теми, кем стали.

Ян сказал — сейчас есть лишь настоящее, но я в настоящем потерялась. Разобраться в себе… Он дал верный совет, но у меня не получается. Я живу по инерции, двигаясь тем курсом, что задала себе много лет назад.

Я знаю, что могу попытаться сказать ему все, но уводить его у девушки — это не мои методы. С другой стороны, если сидеть и ждать, он еще и женится на ней, пока я буду сопли жевать и занимать долбанным самоанализом, который не помогает.

Дом. Дорога. Театр. Репетиции, примерки. Наносишь грим — снимаешь. Принимаешь цветы от зрителей после спектакля, едешь домой, стоишь под душем. И так по кругу. Желанная жизнь, но почему-то не такая, какой я ее видела.

Пытаюсь понять, а в какой момент в моей картине мира отношения с Яном стали мешать всему остальному? Наоборот, мы так редко виделись, что были совершенно свободны большую часть времени и могли спокойно строить карьеру. Да, после встреч я всегда с болью отпускала его, словно отрывала от себя, но стойко держалась при Яне, не показывая слез.

А сейчас понимаю: другой такой глупости просто невозможно было совершить.

Дура.

* * *

После очередной репетиции Макар зовет меня к себе для разговора. Давно мы с ним не оставались один на один… Мы даже по работе почти не общаемся, не говоря уже о личном. После тех его глупых предложений «все вернуть» он больше меня не трогал, и поэтому тема сегодняшнего разговора для меня — полный сюрприз.

Под пристальными взглядами серпентария мы с худруком выходим из зала, пока все остальные начинают шушукаться, и Макар ухмыляется.

— А они все еще думают, что мы можем сойтись вновь, — заявляет он.

Боже, надеюсь, мы будем разговаривать не об этом.

— Если ты не начал встречаться с кем-то другим, — пытаюсь пинг-понгом вернуть ему укол.

— Не начал. Но и тебе больше предлагать не буду, — произносит то, что меня немного успокаивает. — Прошу, — открывает дверь к себе в кабинет и первой пропускает меня.

— О чем ты хочешь поговорить, Макар?

— Садись, — показывает на кресло, а не на стулья возле своего стола.

Ну что ж, как скажет. Можно и так. В конце концов, я не какая-то там рядовая актрисулька в его театре и никогда не буду считать себя такой, даже с учетом нашего неприятного расставания. Личное с рабочим не смешивают, но прошлое тоже остается в памяти, и мы оба это понимаем.

Я осторожно присаживаюсь, а Макар широким жестом хватает один из стульев и усаживается, «оседлав» его.

— Мне не нравится, что с тобой происходит, Миллер.

— В каком смысле?

— Твоя личная жизнь меня мало интересует, но если она мешает работе, я должен вмешаться. Ты нужна мне на сцене собранной и активной, Женя, а ты подавлена и совершенно не в форме. Я же прав?

— Прав, — киваю, потому что возразить нечем.

— Что происходит? Ты все еще переживаешь то, что произошло между нами?

Это немного веселит меня. Все же Макар невероятно переоценивает свою значимость и думает, что кроме его персоны других людей ничего не может интересовать.