Несчастные глаза? Глупость, конечно, но мало мальское оправдание моей слабости. Именно так бы назвал случившееся отец. Он умел учить. Однажды мы шли пешком из тира. На тропинке лежал щенок. Он жалобно скулил. Пытался подняться и снова падал. Я сорвался с места, чтобы помочь, но отец остановил меня, схватив за запястье. Сердце рвалось на куски от криков раненного животного. Казалось, что я сам валяюсь на холодном асфальте и вою от боли.

- Нет, Руслан, - холодный тон без намека на сострадание вырывал все живое из грудной клетки, вынуждая смотреть на мучения щенка, - смотри.

И я смотрел, пытаясь вырвать руку из мертвой хватки предка. Животное извивалось, но все же через некоторое время поднялось на лапы. Одну заднюю щенок поджал и, скуля на всю улицу, захромал, передвигаясь вперед.

- Теперь можешь ему помочь, - отец отпустил мою руку и указал на бедное создание.

Я рванул вперед, но замер. Сердце грохотало так, что я до сих пор помнил это надрывный громкий звук.

- Почему сейчас? – спросил его, обернувшись.

- Помочь слабому, нашедшему в себе силы подняться, это подарок, - отец прищурился и перевел взгляд на несчастное животное, - а помочь сильному, ждущему манны небесной, - медвежья услуга. Умей отличать притворство от настоящей боли.

Уроки Бориса Власова порой были не только приятными, как стрельба в тире, но жестокими. Случай со щенком был первым. Наверное, поэтому запомнился.

- Так что, новенькая, со мной? Или как? – спросил без эмоций.

Майорова тряслась. Разглядеть её нешуточный триггер мог даже слепой. После имени Макса девчонку буквально заколошматило, а я напрягся. Резников в край ополоумел. Он и раньше не был ласковым с новенькими, да и другие тоже, но сейчас озверел. Я должен был наплевать на происходящее и ехать домой к матери, которой пообещал быть примерным мальчиком, только почему-то вернулся. Думал, что новенькая будет реветь около мусорки, а она поднялась и, как цапля, капитулировала. С красными глазами и припухшими веками, но с высоко поднятой головой. Гордячка.

- С тобой, - наконец-то выдала, а я сделал вид, что мне плевать.

Кивнул. С равнодушным видом открыл дверь, которую закрыл на замок, чтобы нам никто не помешал, и притянул Майорову к себе за талию, ощутив, как подушечки пальцев прошибло током, а влажные волосы практически невесомо коснулись щеки. Задержал дыхание и сцепил зубы покрепче. Я слишком долго оттачивал мастерство и подавлял эмоции. Они всегда мешают. Всегда. И сейчас не исключение. Помогу ей добраться до дома, а потом пусть идет лесом. Подальше от меня.

- Рана глубокая, - механически чеканил каждое слово, чтобы не думать о том, как кожа горит в местах, где происходит соприкосновение с новенькой, - нужно будет обрабатывать. Есть чем?

Какого черта спрашиваю?! От собственного слюнтяйства сводит мышцы. Ожидаемо напрягаюсь, а Майорова пыхтит, подпрыгивая рядом. Вроде облегчаю ей задачу, а она противится. Злит и бесит.

- Есть, - выдавливает из себя слово и старается на меня не смотреть, словно я ей противен.

Еще бы. Ободранные коленки. Порезанная лодыжка. Не девчонка, а одна сплошная травма.

Когда выходим из здания, натыкаюсь взглядом на компашку Макса. Он стоит спиной. Майорова зеленеет и бледнеет. Вид такой, что готова просочиться через асфальт прямиком в ад, но я держу. Не обращая внимания на пацанов, веду новенькую к мотоциклу, на котором частенько гоняю.

- Смотри, Макс!

Кто-то из шестерок сдает нас. Лица Резникова не вижу, но знаю, что они краснеют от злости.

- Это что? – Майорова оживает, когда аккуратно отпускаю ее и подаю свой шлем.

- Хочешь погуглить? – одна бровь взлетает вверх, пока глаза новенькой скользят по черному, как смерть, моту.

- Я про него, - тычет в транспорт так, будто перед ней инопланетное существо возникло, - хочешь, чтобы я на него села?

- У тебя есть другие варианты? – спрашиваю, намекая на застывшего Макса.