Натали резко проснулась. Она была в том состоянии, когда сон сталкивается с реальностью на пересечении сознательного и бессознательного, где воспоминания задерживаются только для того, чтобы быть вытолкнутыми, и конец одного это начало другого, где вспышками размываются связи и бледнеют линии.

Холодно и мокро.

Так холодно.

Она свернулась сильнее, плотнее, коленями упёршись в грудь, и обхватила их руками. Она жаждала тепла, но его не было в её теле.

Болел каждый мускул, словно она находилась в таком положении слишком давно. Болели не только руки и ноги, вопил от боли желудок. Он нуждался не в тепле, а в пище. Громкое урчание раздалось в его пустых стенках.

Где она, и почему так холодно и голодно?

Не видя, она потянулась за одеялом, покрывалом, чем-нибудь. Её холодные пальцы наткнулись на шершавую, царапающую поверхность.

Шварк! Звук из реальности разбил остатки сна.

Натали плотнее зажмурила глаза и прижала лицо к коленям, пытаясь избегать воспоминаний, материализующихся перед её закрытыми глазами. Если она не будет смотреть, не будет видеть — может всё окажется нереальным. Но душой и сердцем она знала, что ей не приснилось, и это не ночной кошмар. Глубокая боль в бедре с синяком подтверждала произошедшее: вспышки событий в самолёте, в машине, в комнате — всё это было в её реальной жизни.

Распахнув глаза, она переместилась в сидячее положение, всё ещё прижимая колени к груди и обхватывая ноги. Грубая поверхность оцарапала её сзади, когда она садилась, но она всё равно закончила движение только когда её спина столкнулась с чем-то твёрдым. Позади неё, сбоку от кровати, на которой она спала, была холодная, крашенная стена. Как и матрас, на котором она лежала, эта грубая поверхность обдирала ей кожу.

Её кожа.

Натали провела рукой по своим голым ногам, по одной, потом по другой. Её ноги, руки, всё тело были покрыты мурашками. Мелкие волоски на теле встали торчком, а соски напряглись. Ничего не было прикрыто, всё тело напоказ. Её одежда исчезла.

Со стучащими зубами и дрожавшим телом она безуспешно пыталась бороться со слезами. Это не может с ней происходить. Это не может быть правдой.

Когда её глаза привыкли к сумраку, вокруг стали проявляться детали её тюрьмы.

Здесь особо не на что было смотреть. Четыре одинаковые тусклые белые стены образовывали коробку, скорее прямоугольную, чем квадратную. Высокий потолок, покрашенный в тот же белый, что и стены, цвет отсутствовал. Она поискала светильник, хотя бы голую лампу. Тусклый свет, который позволял ей немного увидеть, был не от электричества, а шёл через узкую стеклянную полоску под потолком. Это было окно, но не из тех, что открываются. А если бы и открывалось, то было слишком высоко, чтобы добраться, и слишком узко, чтобы она пролезла. Она присмотрелась, и её внимание привлекла необычность окна. Стекло было бронированным и армированным, типа тех, что бывают в отреставрированных старинных замках, чтобы нельзя было проникнуть снаружи или нужно было удержать заключённых внутри.

Единственно, что нарушало одинаковость стен, это два дверных проёма. В одном была мощная деревянная дверь, закрытая и, конечно, белая, чтобы не нарушать монотонность комнаты. Ей не нужно было проверять, закрыта ли она. Отсутствие ручки говорило о том, что открыть её можно только с другой стороны. В другом проёме не было двери, просто дверная рама.

Быстрая вспышка…

Она моргнула.

Может ей почудилось? Она присмотрелась ко всем поверхностям, ища источник этого.

Опять…

Как и стены, крошечная вспышка была лишена цвета, такая быстрая и незаметная, что, если бы она моргнула в этот момент, то пропустила бы её. Дрожа на незатейливой кровати, она ждала и считала.

Двадцать две секунды.

Если бы в комнате было светлее, она бы не заметила это. Но она заметила.

Она считала опять.

Через двадцать две секунды вспышка повторилась.