Екатерина Великая. Роман императрицы - Валишевский Казимир Феликсович (1892)

Старая лиса не попалась в ловушку. Следовательно, Екатерина может смело идти вперед. Прошло то время, когда, согласно совету одной из статс-дам, мадам Крузе, решила отвечать на все упреки императрицы словами: «Виновата, матушка», что производило, по-видимому, прекрасное действие. Маркиз Лопиталь, с которым она советуется, – вероятно, чтобы ввести его в заблуждение насчет своих намерений, – тщетно увещевает ее чистосердечно сознаться во всем императрице. Ей это и в голову не приходит!

При посредстве Штампке, Понятовского, своего камердинера Шкурина она завязывает и поддерживает деятельную переписку с Бестужевым и другими узниками, замешанными в деле: с ювелиром Бернарди, учителями русского языка Ададуровым и Елагиным, другом Понятовского. Маленький егерь, оставленный бывшему канцлеру, кладет записки в кучу кирпичей, превращенную в почтовый ящик, служащий, впрочем, для двойной цели, так как любовная переписка с Понятовским ведется тем же путем. Понятовский назначает ей как-то свидание в опере, Екатерина обещает ехать во что бы то ни стало. Ей, однако, трудно сдержать слово, так как в последнюю минуту великий князь противится ее выезду: у него другие планы на вечер, и он не желает, чтобы великая княгиня расстраивала их, увозя своих фрейлин, в особенности фрейлину Воронцову. Он даже отменяет приказания великой княгини и запрещает запрягать лошадей. Екатерина подхватывает мяч на лету: она поедет в театр, пойдет, если понадобится, пешком; но прежде напишет императрице, расскажет ей, какому дурному обращению подвергается со стороны великого князя, и попросит разрешения вернуться к своим родителям в Германию. Само собой разумеется, что она более всего страшится насильственного и постыдного возвращения в родную страну, к ограниченному горизонту и стесненности, чтобы не сказать нищете, семейного очага. Куда она, впрочем, вернется? Отца ее больше нет: она в 1747 году оплакивала его смерть. Ей даже помешали оплакивать ее долго. Через неделю приказали осушить слезы, объявив, что этикет не позволяет носить траур, так как покойный не был лицом коронованным. Что касается матери, ей самой пришлось покинуть Германию вследствие известного инцидента, повлекшего за собою оккупацию Цербстского герцогства Фридрихом. В августе 1757 года аббат Берни вздумал послать в Цербст специального уполномоченного маркиза Френа «с целью внушить великой княгине чрез посредство принцессы Цербстской надлежащие чувства». Фридрих, узнав о присутствии в его соседстве французского офицера, приказал отряду гусар арестовать его. Френ, застигнутый во время сна, мужественно защищался. Он забаррикадировался в своей комнате, пистолетным выстрелом разнес голову первому пруссаку, переступившему порог, поднял на ноги весь город, был освобожден и отведен в замок. Фридрих, не пожелавший признать себя побежденным, послал целый корпус с пушками, чтобы осадить мятежного француза. Френ наконец сдался. Герцогство и город Цербст уплатили военные издержки. Владетельный герцог, брат Екатерины, укрылся в Гамбурге. Мать ее искала убежища в Париже, где довольно неприязненно принята, несмотря на то, что пострадала из-за Франции. Там опасались ее пристрастия к интригам и беспокойного характера. Все же французское правительство радо иметь нечто вроде «залога» и могущественного средства воздействия на великую княгиню. Но именно это неожиданное происшествие напугало петербургский двор. По просьбе вице-канцлера Воронцова Лопиталю пришлось просить удаления принцессы; ему ответили, что ее не приглашали; если бы раньше предупредили, ее бы даже задержали в Брюсселе, но теперь нельзя ее удалить, не оскорбив великой княгини и не нанеся вреда даже самим себе. «Франция, – благородно писал де Берни, – всегда служила убежищем несчастных принцев. Принцесса Цербстская, пострадавшая отчасти из-за своей привязанности к королю, имеет более прав на гостепримство, чем кто-либо другой».