Цыганская невеста - Яна Лари

Птичий щебет, разлившийся по аллеям парка прилегающего к детскому садику, оглушает. Правда сейчас, когда к нему не примешиваются голоса неугомонных двойняшек, он кажется не таким жизнерадостным, но я всё равно от души наслаждаюсь ранней весной. Торопиться мне особо некуда: Драгош ещё на рассвете уехал на юг к отцу, Жека взял на себя руководство по подготовке и обустройству "усыпальницы" достойной статуса главы клана Золотарёвых, дети перепоручены воспитательнице. Непривычно и муторно возвращаться в пустой дом, зная, что до самого вечера никто не нарушит его тишины, не заскочит на обед, не обнимет. Первый день без мужа, а я уже адски скучаю.

– Рада!

Надо же, столько лет не вспоминала, но этот голос мгновенно стегнул узнаванием – Пашка. И там, глубоко под слоем обретённой гармонии сразу же вскрылись старые рубцы, пробуждая вколоченный им же рефлекс бежать как можно дальше, ибо ничего хорошего встреча с Князевым сулить не может. Годами не виделись и на тебе. Откуда только взялся?

– Обороты сбавь, говорю. Куда чухнула? Не узнала что ли?

– Вот именно, что узнала, – бурчу нагло пристроившемуся сбоку недоразумению.

– А я в садик своих спиногрызов отвёл, смотрю за ворота выходишь. Издалека не разобрать ты – не ты. Дай, думаю, проверю.

– Проверил?! – резко остановившись, поворачиваюсь к нему. Напрасно, конечно. Дерзкий взгляд из-под чёлки будто отматывает вспять ленту времени, вплоть до той злополучной ночи, стоившей мне шесть лет назад столько боли и слёз. Не изменился, подлец. Вот ни капли! Те же юношеская расхлябанность в одежде, вызывающая усмешка и действующая на нервы манера становится недопустимо близко, наплевав на личное пространство. Даже духи не сменил – хвойные, резкие как освежитель для туалета. А ведь когда-то они мне нравились. Всё нравилось, что было как-либо связано с ним. Воспоминания садистски прошибают ознобом: непрошенные, яркие, светлые, горькие, где веет мечтами и ранит их же осколками. И обида забитая временем в самую глубь, расплавленным оловом вскипает в аорте. Сил нет смотреть в глаза его льдистые, жалко себя тогдашнюю, до нелепости наивную, влюблённую в эту тщеславную сволочь. – Проверил? – Повторяю значительно тише, с трудом выталкивая воздух, прильнувший к горячему нёбу. – Да это, я. Теперь можешь дальше идти куда шёл. Я тороплюсь.

– Да ла-а-адно... – тянет он иронично сквозь короткий смешок. – Столько воды утекло, а ты всё ещё дуешься. Я же как лучше хотел и в тот раз и после, когда позволил твоему бабуину намять себе бока. Боялся, что он, лёжа в больничке, сопрёт всё что можно, и ты потом надорвёшься передачки таскать.

По себе судишь? – чуть не срывается едким вопросом, но мне хватает ума и силы воли вовремя прикусить язык. Буду последней дурой, если позволю втянуть себя в разговор. Нет, я не дам ему вновь смешать меня с грязью. Слишком много времени и сил ушло на реанимацию самоуважения. Крупицами склеивала, пылинками из-под его подошвы. Поэтому к чёрту всё, пусть мелет, что угодно – решаю, возобновляя путь. Столкнувшись с индифферентностью, он скорее отстанет, чем получив возможность ухватиться за диалог.

Однако это был бы не Князев, упрямец сказочных масштабов, не продолжи он гнуть своё.

– Нет, ты не подумай, – заверяет Паша, в два шага обгоняя меня и продолжая идти задом наперёд, таким образом, чтобы не добровольно так принудительно оставаться в поле моего зрения. – Я не собираюсь ничего доказывать, один хрен ничего не изменишь. Зелёный был, бедовый. Верил будто пустые карманы счастью не помеха. Мой косяк, что тут сказать. Ревность живьём сжигала, а тут ты его выбираешь. Дважды. Кто бы лишнего не ляпнул?

Интересно, где была его ревность, когда он сыночка малолетке заделал? А-а-а! Хватит! В топку всё. Мне нет никакого дела. Не слышу его. Ничего не слышу.