Красивая до одури. В короткой черной куртке, рваных джинсах и ботинках. На голове красуются любимые мной ушки. Сердце тут же принимается совершать смертельные трюки. Я выбираюсь из тачки, тут же сгребаю Лизу в объятия и впечатываюсь губами в её дурманящие. Грудину заливает жгучим теплом, потому что она не сопротивляется моему напору. Сдается. Не совсем, конечно. Скованность нутром ощущаю, но эгоистично радуюсь тому, что не посылает меня. С трудом отрываюсь от сладких губ и открываю дверь. Жду, когда Лиза сядет, и сам обхожу машину, чтобы устроиться на сиденье.

Не знаю, отражается ли на моем лице волнение, но давлю довольную лыбу и подмигиваю Милым Ушкам, заводя мотор. Она не спешит что-то говорить, кусает алые губы, привлекая мое внимание, и смотрит на лобовое стекло. Движение на удивление без пробок. Транспорта мало, и мы быстро добираемся до набережной. Поворачиваюсь к Лизе. Взгляд сам падает на черную сетку колготок, которые видны через дырки на джинсах.

— Лиз, — тянусь к ней, пальцами лезу к оголенной коже и хочу порвать эту блядскую сетку, — до сих пор хочешь гулять?

— Угу, — вырывается у нее задушено, пока я скольжу губами по шее и вдыхаю её запах. Хочется остаться в тачке, посадить Лизу к себе на колени и целовать. Долго. Чтобы до срыва крыши.

— Хорошо, — еле отрываюсь от нее, — пойдем.

Оказавшись на улице под порывами ветра, вижу, как Кирьянова ежится, но её глаза лихорадочно блестят. Беру ее за руку и веду к киоску, в котором беру большой стаканчик горячего шоколада. Вручаю его своей девушке и улыбаюсь, как идиот. Никак не могу прогнать эти эмоции. Всего размазывает от нее.

— А ты не хочешь? — удивленно хлопает ресницами, намекая на горячий напиток. Ухмыляюсь, наклоняюсь и делаю глоток, глядя Кирьяновой в глаза. Смущается. — Как твоя мама?

Держу улыбку на лице до последнего, но она медленно сползает. Отворачиваюсь, крепче сжимаю тонкую кисть Лизы и веду ее вдоль набережной. Больше не хочу вплетать мать в наши отношения. Итак все испортил.

— Поправится.

Выжимаю, стараясь выглядеть оптимистичным. Во рту слюна становится горькой. Сразу накатывает чувство вины перед Лизой за чертову выставку. Я должен был остановить Крис, проверить, не удумала ли она что-то, но предпочел отойти в сторону, наивно полагая, что меня отпустит.

— Ты всё-таки прошла курсы по иллюстрации? — перевожу тему, вспоминая, что видел планшет с открытым наброском. Красиво. У Кирьяновой определенно есть талант.

— Да, ещё летом, — скашивает на меня взгляд и тут же отводит его на реку, приближая стаканчик к губам. Делает несколько глотков горячего шоколада, облизывает губы, а я ощущаю, как по спине пролетает холодок. Лиза была в городе всё это время… Мы ведь могли столкнуться раньше, и не было бы никакого Шумова.

Крепче стискиваю зубы и ее кисть, пытаясь успокоить демонов внутри. Они просыпаются и кровожадно скалятся, присваивая себе Лизу. До покраснения глаз доводит одна мысль, что могло у них быть, или было… Сглатываю…

Отпускаю её руку, чтобы достать сигарету. Понимаю, что перебарщиваю с никотином, но увеличиваю дистанцию с Кирьяновой и дымлю. Она бросает на меня странные взгляды. Я не могу их распознать. Чувствую, что не ровно ко мне дышит, впитываю жадно, только барьер между нами не исчезает. Ломаю себя по итогу. Подхожу к ней и утыкаюсь носом в волосы чуть выше уха. Сердце колотится все сильнее.

— Я с Дамиром поговорил. Маме нужен мозгоправ, Лиз. Грех поможет, — чуть ли не шепотом, потому что открывать свои чувства не привык. Но Кирьянова лишь на такие порывы откликается. Вот и сейчас обнимает сама, прячет лицо у меня на груди. Наверняка слышит, что за ребрами гудит мотор. Будь другая на ее месте, оттолкнул бы. Постыдился показывать, как меня колбасит от происходящего. Как стремно, что мать постепенно теряет связь с сознанием. Произносить это вслух еще хуже. Реальность добивает.