— Продумывать все за других тоже герцогская черта? — продолжала она, кружась под его рукой. — Почему вы говорите так, словно я прямо на этом месте скажу «да», стоит вам только меня спросить? Ах, точно! Это же лишь формальность! Будь у вас возможность, вы бы избавились от такой моей мелочи, как язык.

Саймон ничего не ответил, потому что танец закончился раньше. Оливия в гневе сорвала свою руку и ушла, что он не успел и рта открыть. Саймон оглянулся вокруг. Убедившись, что никто ничего не заметил, и, подождав немного, он пошел за ней.

Возможно, Саймон немного перегнул палку, открыто говоря о ней как о своей герцогине, своей жене. Но от этого всем будет лучше: ему, ей и их семьям. Он уверен, что она полюбит его, если бы только Оливия не противилась желанию узнать его поближе. Если бы только она посмотрела на картину под другим углом.

Выйдя в темно освещенный канделябрами холл, Саймон заметил знакомо мелькающую фигурку в углу под лестницей. Медленно подходя, тень поглотила и его. Оливия стояла с сомкнутыми руками, испуганно посмотрев на него.

— Ты напугал меня, — выдохнув, сказала она. — Что тебе надо?

— Опять прячешься от меня, малышка? — произнес Саймон тихо, опираясь рукой на лестницу и нежно поглаживая выбившиеся кудри из прически у ее щеки. — Почему ты это делаешь?

Оливия посмотрела на него с досадой.

— Потому что ты снова загоняешь меня в угол. Я не знаю, куда мне деваться, чтобы меня оставили в покое. Ты словно не слышишь меня. Однажды ты испортил мои любимые краски, а теперь дошла очередь и до меня? Но, в отличие от них, у меня хотя бы есть голос и разум. И даже они не спасают меня от тебя.

Саймон увидел в ее глазах печаль. Он почувствовал безысходность от того, что не может ей помочь, не может успокоить и исправить эту детскую обиду. Ему хотелось обнять ее, чтобы Оливия забыла обо всем на свете, что заставляет ее грустить и злиться. Но Саймон понимал, что сделает только хуже, потому что причиной ее негодования был он сам.

— Я думал, тогда ты простила меня, — с грустью сказал он. — Разве новые краски были так плохи?

— Новые краски были лучше прежних, но только подарил мне их не ты, а отец.

Услышанное привело Саймона в замешательство. Краски были самые лучшие, которые только могли быть в то время, и именно он, Саймон, написал письмо отцу, чтобы тот их заказал. И все эти годы она думала, что это ее отец сделал ей утешительный подарок и злилась на него. Лишь сейчас Саймон осознал, что не оставил ей тогда ничего хорошего, а только обидный след его шуток с испорченными вещами.

Желая всем сердцем объясниться, Саймон успел произнести лишь ее имя прежде, чем услышал позади шорох. С подозрением он оглянулся: никого не было. Почувствовав тревогу, Саймон решил не терять времени и сначала рассказать то, что собирался, пока никто не появился. А уж потом они разберутся со своим детским прошлым, когда будет безопаснее для нее.

— Как-нибудь мы с тобой еще поговорим об этом, малышка, обещаю. А пока послушай, что я тебе расскажу. Барон Лонгстри видел, как мы поочередно выходили из комнаты. — Увидев ее растерянность, Саймон поспешил добавить: — Я не мог даже предположить, что он следил за нами, клянусь! После того как ты вышла, барон подошел ко мне поговорить. Этот ублюдок сказал, что если я не оставлю тебя, а ты не выйдешь за него замуж, то скоро о том, что он видел, напечатают в газетах, и поползут грязные слухи про нас. Лонгстри дал неделю.