Надеясь, что Андрей еще не проснулся и не возьмет трубку, что наш разговор отложится хотя бы на полчаса, я набираю его номер.

Мне отвечает собранный мужской голос:

— Слушаю.

А вот мой голос дрожит — и я понимаю это только во время приветствия:

— З-здравствуйте, вы меня, наверное, не помните… — Тут же беру себя в руки и пытаюсь говорить ровнее. — Я девушка Димы, Ника. Ночью он участвовал в гонках и… и…

Язык отказывается говорить дальше. Карина, сидящая рядом, кладет руку мне на плечо, посылая лучи поддержки. Но не успеваю я собраться с мыслями, как Андрей уже говорит сам, совершенно пустым голосом:

— Жив?

Он все понял. Мне не пришлось говорить, что Димина машина врезалась в столб, что он в тяжелом состоянии, что врачи до сих пор мне не позвонили. Все, что от меня нужно, — сказать «да» или «нет».

— Да, — отвечаю. — Он в третьей городской. Меня попросили обзвонить его близких… Но я почти никого не знаю.

— Матери его звонили? — спрашивает Андрей сурово.

— Еще нет…

— Не нужно. У нее слабое сердце, я сам сообщу… или не сообщу. Что с Димой? Сильно ушибся?

— Сильно, — единственное слово, на которое у меня хватает сил.

— Понял. Держите меня в курсе. Я позвоню тем, кого знаю. Вас пустят к нему?

— Пока не знаю. Собираюсь ехать.

Действительно не знаю, получится ли попасть к Диме. По закону, вроде бы должны пускать только родственников — в том числе жену. Но я не жена. С другой стороны, кто в нашей стране сильно соблюдает законы?

Я беру наличку из шкафа на случай, если понадобится закон «обходить» — должно сработать хотя бы на какой-нибудь не особо честной медсестре. Ловлю раздвоение личности. Меня тянет к Диме, кажется, будто своим присутствием я хоть что-нибудь поменяю… Но так страшно увидеть что-то плохое. Приехать и услышать: «Извините, вы опоздали…» Или увидеть его растерзанное металлическим зверем тело.

Все, не бояться! Я вызываю такси и мчусь к нему, всей душой надеясь, что операции, реанимации и все остальное, что должно было пройти за эту ночь, прошло успешно.

По больнице иду как в тумане. Как нашла нужную палату, уже и не вспомню. А вот возле нее меня встречает тот самый фельдшер, который вытаскивал Диму из машины и опрашивал меня. Он сразу меня узнает, подходит.

— Вы к своему мужу, верно?

Киваю.

— Как он?

— Стабильное тяжелое состояние.

— К нему можно?

Фельдшер щурится, смотря на меня.

— Жене — можно, — говорит наконец он, и я понимаю: он меня раскусил. И все равно пропускает.

В палате не замечаю ничего, кроме койки и спящего Димы на ней. Во рту и от вен идут трубки, подключен к аппарату, который тихонько пищит — совсем не так громко, как в фильмах.

— Давайте недолго, — просит фельдшер. — Я приду за вами через пять минут.

Пять минут — кажется, что этого мало, но я даже не знаю, что делать. Просто подхожу к койке и кладу руку на холодную ладонь Димы. Он не реагирует. Стоит ли что-нибудь говорить? Наверное, нет… но я все-таки говорю.

***

Я всегда хорошо ориентировался в пространстве. Умел хорошо действовать даже в темноте, ночью, различая лишь метр дороги впереди себя, выхватываемый светом фар. Но сейчас я оказался в по-настоящему темном пространстве. Мрак настолько густой, что он даже оглушает и обездвиживает — я не могу пошевелить и пальцем, а звуки… что-то до меня доносится. Кажется, еще недавно я слышал звук сирены скорой помощи, какие-то незнакомые голоса. Но в последние дни, недели, месяцы — сколько же я здесь нахожусь?.. В последнее время не слышу ничего, кроме монотонного писка раз в секунду.

В секунду?.. Хм, ведь так можно попытаться отсчитать время?

Но я сбиваюсь слишком быстро. Мозг отказывается думать. А еще… еще что-то вдруг начинает пробиваться через писк. Что-то приятное, знакомое, не похожее на холодные мужские голоса, которые кружили возле меня недавно.

Что голос пытается мне сказать?..