Глубже - Робин Йорк

— Ты притворяешься, что не торгуешь наркотиками через заднюю дверь, как будто собираешься защитить меня от того, чтобы я узнала правду о тебе. Это несправедливо, что я должна приходить сюда и обнажать перед тобой свою душу, а ты даже не хочешь, чтобы я прикоснулась к твоему дурацкому мобильнику.

Уэст скрестил руки. Его челюсть напряглась.

— Ты наркоторговец, — я впервые произнесла это вслух. Впервые я даже мысленно произнесла эти слова. — Ну и что? У тебя в кармане несколько засохших растений в пластиковом пакете, и ты даешь их людям за деньги. Вот это шумиха.

Он смотрит на меня. Не мгновение, что было бы нормально.

Он смотрит на меня целую вечность.

В течение всей моей жизни он смотрит прямо мне в глаза, и я делаю неглубокие вдохи через рот. В груди давит, в ушах звенит, пока миксер гудит, гудит и гудит.

Затем уголок его рта слегка приподнимается.

— Вот это шумиха?

— Заткнись, — я не в настроении, чтобы меня дразнили.

— Могла бы хотя бы добавить туда бл*дь. Вот это бл*дская шумиха.

— Мне не нужны твои советы, как материться.

— Ты уверена? У меня это получается гораздо лучше, чем у тебя.

Я отворачиваюсь и поднимаю с пола свою сумку и учебник латыни. Я больше не хочу здесь находиться. Не хочу быть рядом с ним, если он собирается причинять мне боль, издеваться надо мной и дразнить меня. Я прихожу сюда не за этим, и я ненавижу, как давление от того, как он смотрел на меня, нарастает на моем лице, колет за переносицей, застревает в горле.

— Кэр, — говорит он.

— Оставь меня в покое.

— Кэр, я заработал сорок баксов. Ясно? Это то, что ты хотела от меня услышать?

Я перестаю собирать свою сумку и просто стою, глядя на него.

Он заработал сорок баксов.

— Сколько ты взял с него?

— Шестьдесят пять.

— За сколько?

— За 22 грамма.

Я повернулась.

— Это много?

— Много денег или много травы?

— И то, и другое.

Он улыбается уже по-настоящему и качает головой.

— Это немного больше, чем берут другие, но трава лучшая. Это самая маленькая сумма, за которую я буду продавать. Почему мы об этом говорим?

И тут у меня сдают нервы. Я пожимаю плечами и смотрю мимо его левого уха.

Я не хочу его спрашивать.

До этого года я никогда не задумывалась о деньгах. Мой отец довольно обеспечен. Я выросла в хорошем доме в безопасном районе в Анкени, недалеко от Де-Мойна и, хотя Патнем не из дешевых, мне не приходилось беспокоиться об оплате обучения. Я всегда знала, что мой отец заплатит за него, сколько бы это ни было.

Но это было до фотографий и это было до того, как я поняла, что, что бы я ни делала, я не могу заставить их исчезнуть. Не в одиночку.

Мне нужно пятнадцать тысяч долларов, — может быть больше, — чтобы нанять компанию, которая продвинет мое имя вниз в поисковых рейтингах и очистит мою репутацию в интернете. Парень, с которым я разговаривала, сказал, что такие дела, как мое, могут быть более сложными, что означает более высокую плату.

У меня нет работы. У меня была одна в средней школе, но папа говорит, что сейчас мне лучше сосредоточиться на учебе. У меня есть сто тысяч долларов на сберегательном счете — моя доля от страховки жизни мамы, умершей от рака, когда я была еще ребенком, но пока мне не исполнится двадцать один год, я не могу их трогать.

Не имея дохода и кредитной истории, я не могу получить пятнадцать тысяч долларов по кредитной карте, не получив подпись в заявлении от отца. Я пыталась.

— Кэролайн? — спрашивает Уэст.

— Что?

Он подходит ближе.

— В чем, собственно, дело?

И я ляпнула самую глупую вещь.

— Ты не должен меня защищать.

Потому что я устала от этого. От того, что меня защищают. От того, что я нуждаюсь в ней.

— Я не защищаю.