Каблуки щелкают по плитке. Я снова чувствую ее запах, дымный, мускусный, едва сладкий. Ее духи пряные, как чай, кожа под ними теплая, как мед, приторно-сладкая. Я бы дорого заплатил за флакон с этим ароматом и распылял его по дому. Но тогда я никогда не смогу работать.

Я поворачиваюсь, думая, что она пришла поговорить со мной. Вместо этого она занимает место тремя мониторами ниже и делает ставку.

Я все еще уверен, что она пришла сюда ради меня.

Я жду, пока она распечатает свой билет, и поворачиваюсь.

Когда этот момент наступает, мне кажется, что в лицо ударил порыв воздуха.

Она хорошо смотрелась со спины, а прямо — еще лучше. Я не могу определить, какие у нее глаза — голубые или зеленые.

Никто не разговаривает. Мы оцениваем друг друга.

Я киваю на ее туфли, гладкие, остроносые и опасные.

— Удивительно, что ты не попросила кого-нибудь из этих недоумков совершить прогулку за тебя.

Она улыбается. Ямочка появляется и исчезает, словно подмигивая.

— Я не думала, что им можно доверять.

Ее голос проходит по моему позвоночнику. Она держит свой билет так, что я не вижу, какую лошадь она выбрала.

Она высокая, я еще выше. Ее дыхание замедляется, чем ближе я подхожу.

Я делаю шаг прямо в ее пространство, так что мы находимся в одном воздухе, и ей приходится наклонить подбородок.

Ее глаза определенно зеленые.

Я выхватываю билет у нее из рук.

Снова вспышка гнева — поражаюсь, как быстро она его скрывает. Даже когда я специально ее раздражаю.

Я говорю: — Полетная линия — сорок к одному. Что ты знаешь такого, чего не знаю я?

— Много чего. — Она выхватывает свой билет обратно. — Столица Марокко. Как приготовить идеальное яйцо-пашот.

— С чего ты взяла, что я не умею готовить яйца?

— Я не сказала, что ты не можешь его приправить. Я сказал, что ты не можешь сделать это так же идеально, как я.

Я притворяюсь, что обиделся. — Не надо меня недооценивать.

Она улыбается мне, не дрогнув. — Я бы никогда..

Мы стоим так близко, что между моей рукой и ее бедром всего дюйм пространства. Мне хочется нечаянно прикоснуться к ней. Думаю, она хочет, чтобы я попробовал. Я знаю, что ее работа — вести себя так, будто она этого хочет, но, как и гнев, это ощущение реально. Жар, просачивающийся из-под этого спокойного, ровного спокойствия.

Мы не представились друг другу. Я знаю, кто она, и был бы оскорблен, если бы она не знала меня.

Она скрещивает руки, наклоняет голову, переводит взгляд с моего лица на грудь и обратно. — Я рада видеть тебя здесь.

Я улыбаюсь. — Почему?

— Ну, как ты знаешь, все миллиардеры должны купить скаковую лошадь, гоночный автомобиль или ракету на Марс.

— Я еще ничего из этого не купил.

Она поднимает палец: — Но ты купишь…, — затем опускает палец, вынося приговор: —…и мне больше всего нравятся миллиардеры-лошадники.

Меня забавляет, что у нее есть предпочтения в миллиардерах.

— В чем разница?

У меня есть своя теория. Я хочу услышать ее.

Она перебирает их на пальцах.

— Космические миллиардеры: мания величия. Никто не слишком хорош для Земли. Формула-1: это особый вид психопатов, которые затачивают карандаш все острее, острее, острее на восьмую долю секунды, пока не сойдут с ума. Но владельцы лошадей…

Я жду оценки, гадая, правильно ли она меня поняла.

— Владельцы лошадей — мечтатели. Сорок четыре тысячи жеребят регистрируются каждый год, но только шестнадцать добираются до Бельмонта.

Мне нравится ее теория, но она слишком щедрая.