Грустная дама червей - Татьяна Бочарова (2005)

Карина отодвинула недопитую чашку, встала из-за стола, почти бегом бросилась в спальню. Распахнула тумбочку, притулившуюся возле тахты.

На полочке лежала древняя колода карт, распухшая и засаленная, да еще маленький фотоальбом со смешным олененком на обложке. Карты Карина трогать не стала, а альбом вытащила.

Открыла первую страницу — снимок был десятилетней давности.

Господи, какая она здесь! Волосы длиннющие, распущены по плечам, на щеках озорные ямочки, в глазах сплошная наивность. Смех!

Это еще до всего, что произошло, еще до него.

Карина хотела перевернуть страницу, но передумала. Прилегла на тахту, не выпуская альбом из рук, мечтательно прикрыла глаза.

…Да, когда-то она была совсем другой. И жизнь у нее текла по-иному, весело, шумно, торопливо.

Тогда еще жива была мама.

В маленькой квартирке под крышей собиралась молодежь: студенты и студентки консерватории, Каринины однокурсники. Они пировали на кухне ночи напролет. дымили в окно на лестничной клетке, танцевали до упаду; ругались и мирились.

Тогда каждый день отличатся от предыдущего решительно всем — и цветом, и вкусом, и запахом. Веселая компания менялась — одни исчезали, на смену им приходили другие.

Как-то пришел высокий пепельноволосый парень с тяжелым прямым взглядом свинцовых глаз, в длинном, висящем мешком на его худой, долговязой фигуре грубом свитере. Танцевал мало, наливал себе стопку за стопкой, сидя в углу. Оттуда, из угла, смотрел на Карину споим пристальным, дерзким взором.

Кто его привел, Карина не знала, на очередной танец, набравшись храбрости, подошла, положила руки ему на плечи. Пепельноволосый встал во весь свой почти двухметровый рост, плавно повел Карину в такт музыке, не прижимался, не лапал. Ничего ей не сказал, оттанцевал и сел в свой угол.

Когда гости разошлись, она раскинула карты на трефового короля. На сердце у него лежала пиковая десятка, ногами он топтал даму червей. Внутри у Карины что-то оборвалось, она собрала колоду и запрятала её на дальнюю полку.

Он пришел в следующий раз. А потом еще. Карина уже знала, кто привел его, знала, что зовут его Степан, что он приехал из Омска и учится на пятом курсе МАИ.

Однажды он остался у них в квартире, в крошечной Карининой комнате, на ее скрипучей, старенькой тахте. На рассвете Карина проснулась, подошла к окну, увидела наливающееся белизной небо за занавесками, один за другим гаснущие фонари внизу, едва не задохнулась от счастья.

Она любила его. Любила в нем все: нахальный, уверенный взгляд; серые, будто пеплом посыпанные волосы; широкую, скорую походку; манеру одеваться — во все длинное, просторное, грубое; молчаливость.

Зато мама возненавидела Степана, кажется, с первого взгляда. Каждое утро, глядя на блаженное Каринино лицо, на глупо-счастливую ее улыбку, она тихо, сквозь зубы, но очень отчетливо говорила:

— Дура. Он испортит тебе жизнь. Разве вы пара? Посмотри, посмотри на себя и на него.

Карина только плечами пожимала. Она даже злиться на мать не могла, не хватало ее ни на какие другие чувства. Мать не сдавалась, пилила день и ночь:

— Пусть женится, раз живет здесь на всем готовом! Вот погоди, ты попадешься — он сразу в кусты слиняет. Вспомнишь тогда!

Жениться? Да ей было все равно, пригласит он ее в ЗАГС или нет. Главное — он здесь, сегодня, завтра, послезавтра будет здесь. И, господи, как же это чудесно!

Может быть, они и поженились бы. Он окончил институт, его оставили работать в Москве, как подающего надежды, и Карина видела: он прирос, прикипел — если не к ней, то к дому, к образу жизни, к удобству, к тому, что она всегда была рядом, что называется «под рукой». Может быть, оставалось совсем чуть-чуть до исполнения маминой мечты.

Но тут пришла телеграмма: его отец в Омске тяжело заболел. Матери у него не было. Он должен был ехать.