Сердце в огне - Марина Безрукова

Все выходные Глеб думал об Анне. Как наваждение, она мерещилась ему повсюду. С Женей ему было тревожно, и он отчаянно скучал по уже распробованному ощущению покоя, которое излучала женщина, случайно появившаяся в его жизни. А может, и не случайно? Плевать! В голове уже прижились ядовитые ростки-мысли: с Анной он не чувствовал себя виноватым. А с Женей это ощущение накрывает с первой минуты, как видит ее утром и до последней, когда сидит допоздна с игрушками в ноутбуке. Он ненавидел себя за то, что воспринимает теперь Женю чужой. Словно его обманули и подсунули пластмассовую подделку. Тщетно ночами, следя за мелькающими на экране фигурками, он силился возродить в душе всё, что раньше было связано с Женькой: нежность, умиление, восхищение и восторг… Но чувства были совсем другими. И это пугало. Он никак не мог разобраться в себе. Разлюбил? Так быстро? Но это бред… А если и так, то ничего, кроме ощущения гадливости к самому себе, это не вызывало…

С Анной калейдоскоп разрозненных чувств, отъедающий ежедневно от него по кусочку, вдруг цепенел и прекращал свое головокружительное вращение. Картинка становилась статичной, как муравей, застывший в капле смолы. Глебу хотелось, чтобы это состояние продолжалось и продолжалось. Без нее оно напоминало Танталовы муки. Покой плещется хрустальной ледяной водой у горла, но недосягаем, а жажда избавиться от чувства вины и страха, похожи на дерево с плодами, до которого не дотянуться. Промучившись этими мыслями все выходные, Глеб окончательно сдался — он должен пойти за ресурсом. Напитавшись им, он сможет быть с Женей, чтобы начать всё сначала. Так он спасет обоих.

Глеб задумчиво смотрел на уток, дерущихся из-за куска булки. Раньше Женька его ругала за то, что он кормит их хлебом. Сейчас она молчала, разглядывая маленький птичий колизей — кто станет победителем? Вот она, похоже, оказалась в числе проигравших. Кто-то могущественный и неведомый, показал большим пальцем вниз, и теперь она выброшена на обочину — без профессии, без дома и без поддержки. Привычное уже чувство жалости к себе радостно заерзало внутри. Сейчас, сейчас, его будут кормить! На первое подадут слезы, на второе — завернутое в горькие листья несправедливости, отчаяние, а на третье — вязкую гущину тоски. Вуаля! Всё свежайшее, только что собранное из глубины души, приправленное острой злостью и обидой.

Впервые ее накрыло этим чувством, когда увидела, как смотрит на нее Глеб. До этого себя не жалела, больше переживала за него. Сначала, потому что не знала, точно ли он не пострадал, а потом от того, сколько проблем на него обрушилось. И со всем ему приходилось справляться в одиночку. Увидев в больнице его загнанный взгляд, еще несколько дней себя утешала: это шок. Любой испугается, когда приходит в ожоговое отделение. Но и спустя неделю, Глеб смотрел странно. Женя находила оправдания — ему нужно время, он видел огонь и думал, что она в нем погибла. И только, когда заметила, как при виде чуть отклеившегося бинта, в его глазах мелькнула брезгливость, а губы всего на секунду дернулись от отвращения, задохнулась от острой жалости к себе.

Это было новое и странное чувство. Сначала Женя к нему привыкала: вертела, как неизвестный предмет, ощупывала, пробовала на вкус. Не понравилось. Но жалость не отступила, а только на время затихла. Женя стойко сражалась с ожогами, терпела перевязки, через боль разрабатывала связки и сухожилия, злилась на свою беспомощность и, вытерев слезы, упрямо начинала сначала. А потом… потом вдруг устала, и вот тогда жалость пришла к ней по праву. Женя сама ее пригласила и почувствовала к ней симпатию. Привыкла. Она стала ее неотъемлемой частью: и когда ложка падала из неуклюжих пальцев, и когда приходилось просить Глеба побрить ей ноги и подмышки, и когда он потянулся вытереть с щеки след от мороженого и застыл, остановив на полпути руку.