Он задерживается везде, и теперь я понимаю, что он пытался мне объяснить, сказав, что не хочет меня трахать. Потому что это совсем не похоже на то, что произошло в гостиной. У меня никогда не было такого секса. Во всём этом акте как будто нет конечной цели. Вся суть в ощущениях. Меня и раньше касались в этих местах, но не так. Я была средством для того, чтобы кончить, но я никогда не была всем. Именно так ощущается занятие любовью. И я вдруг понимаю, что никто никогда не делал со мной этого раньше.

Он замирает и заводит прядь волос мне за ухо.

— Ты в порядке, ciaróg? Ты плачешь.

— Просто я чувствую, — говорю я. — Это хорошие чувства. Так здорово просто чувствовать и не думать.

Я провожу по тату ласточки на его плече.

— Наверное, мои слова звучат бессмысленно.

— Я прекрасно тебя понимаю. Ведь я чемпион по части бесполезных раздумий.

Когда я начинаю смеяться, слёзы расходятся не на шутку и начинают стекать по моим щекам.

— О, Боже. Мне так стыдно, — говорю я.

Я вглядываюсь в его лицо в поисках хотя бы намёка на раздражение и ничего не обнаруживаю.

— Чувствуй, что хочешь, — говорит он.

Его голос у меня в ухе звучит как лучший секрет, который принадлежит только мне.

— Но если ты почувствуешь, что тебе что-то не нравится, говори мне, ладно?

Я киваю.

— Хорошо.

Он стирает мои слёзы, хотя они всё подступают.

— Мне нравится, что ты столько всего чувствуешь. Я люблю это в тебе больше всего.

— А что ещё ты во мне любишь? — говорю я и притягиваю его ближе. — Не останавливайся. Пожалуйста.

Он снова врезается в меня и опускает голову так, что его нос касается моего.

— Я люблю твои веснушки, — говорит он. — Люблю твой голос.

Он целует меня в губы, в шею, а затем шепчет мне на ухо:

— Люблю звуки, которые ты издаёшь. Люблю то, как ты выглядишь, когда кончаешь. Люблю быть внутри тебя.

«А меня?» — думаю я. «Ты любишь меня?»

Я не спрашиваю его, потому что я, похоже, знаю. Я чувствую это по тому, как он целует меня, по тому, как его пальцы гладят меня по волосам, по ритму его дыхания и по размеренному неспешному темпу, в котором он двигается вместе со мной. Интересно, понимает ли он, что я его люблю, потому что это так.

Только я не уверена, что это имеет значение. Потому что как бы мне ни нравилось здесь, я не могу остаться. Я и так уже чувствую боль у себя в груди. Это напоминает синяк, который должен появиться, но ты его пока не видишь.

Когда я снова кончаю, я не могу понять, разваливаюсь ли я на кусочки или становлюсь цельной. Все те части меня, которые напоминали расстроенные струны, как будто обретают своё место. А, может быть, они всё же не были расстроены? Может быть, я просто слушала другую тональность — ля-минор вместо до-мажора? Может быть, я всё-таки играю правильные ноты, но просто начала не с того места? И весь этот диссонанс вызван тем, что я пыталась играть чужую песню.

Когда Джек тоже кончает, он утыкается мне лицом в шею, и я прижимаю его к себе как можно ближе. Я держу его и не отпускаю до тех пор, пока он не замирает. Я держу его и не отпускаю, пока наши дыхания не замедляются. Я держу его и не отпускаю, пока одно мгновение не сменяется следующим.

Я не хочу отпускать.

Затем мы лежим в тишине, а Джек следит взглядом за своим пальцем, который движется по моему обнаженному плечу. Интересно, о чём он думает? Он бормочет что-то себе под нос, словно пытается сосчитать веснушки, которых касается его палец.

Наконец, он поднимает на меня глаза.

— Куда ты отправишься?

— Хм-м?

— Когда уедешь из Коба.

— О.

Я уже задавалась вопросом о том, когда мы поднимем эту тему.

— Думаю, в Вену.

— Не в Голуэй?

— Не думаю, что он может сравниться с Кобом, — говорю я.

— Почему в Вену?