Потому что живой - Аида Богдан

Иван значительно окреп, да и вообще был в хорошей форме. Для этого он ежедневно качал пресс и поднимал тяжеленную гирю на цепи, хоть в этом пригодилась. Физический труд шёл ему на пользу, благо, рука давно срослась и почти не беспокоила, лишь ныла иногда, на перемену погоды.

Отец Васимы приставил к пленнику человека, который не только помогал, но и следил за его работой и передвижениями по двору, а то вдруг сбежит, посчитав себя бессмертным? Балласт с него снимали, чтобы повысить трудоспособность, иначе, КПД был бы нулевым, вечером же снова сажали на цепь.

— Пойми, я должен убедиться, что ты не предашь, я не смогу тебе доверять, пока ты не станешь одним из нас. Мы дадим тебе всё, дом, жену, скотину, деньги. Соглашайся, иноземец, не прогадаешь.

— А разве человек, предавший свои убеждения и веру, заслуживает доверия? Лично я с таким бы в разведку не пошёл.

— Как ты не поймёшь? Это для твоего же блага.

— Ну, хорошо, а ты бы как себя повёл на моём месте? Тоже бы отрёкся от своего пророка?

— Даже думать об этом не смей, не то, что говорить вслух.

— Тогда почему ты заставляешь меня это делать? Сам же утверждаешь, что Иисус тоже был пророком и мусульмане почитают его вместе с Мухаммедом.

Дерзкий пленник ставил Самандара в тупик и он не знал, что на это ответить, хоть и считал себя достаточно подкованным в вопросах религии. Меж тем, Иван не терял надежды на бегство и ждал помощи от Васимы, он уже говорил об этом неоднократно, но та всё никак не соглашалась.

— Ванья, нельзя, не надо уходи, оставайся мне, — твердила она на ломаном русском, пытаясь объяснить, что не хочет с ним расставаться.

— Надо, меня невеста ждёт, как ты не понимаешь? Я хочу домой, к ней.

— На, да дэ кор, — переходила на свой диалект Васима.

— Нет, это не мой дом, а твой, а я живу в России, куда обязательно вернусь, потому что там остались моё сердце и душа, — отвечал он, поскольку научился понимать язык пуштунов.

Она качала головой, а потом принималась жалобно плакать, тоненько подвывая по-бабьи и размазывая слёзы по лицу, точь-в-точь, как маленький ребёнок. От этого Ваня ещё больше сердился и досадовал на себя за то, что не может ей ничего дать, но вынужден упрашивать посодействовать в побеге.

— Ну всё, хватит разводить сырость, я уже понял, что не дождусь от тебя помощи, — с горечью отзывался парень, испытывая непреодолимую вину.

— Меня страшно, палаар тебя убивать и я тоже умирать.

— Причём здесь ты? Отец тебя не тронет, сама говорила, что он уже взял за тебя деньги, так что, ему невыгодна твоя смерть. Выйдешь замуж и забудешь, что не помогла мне, когда я просил.

— Хочу свадьба с руси Ванья, давай?

— С ума сошла? Какая свадьба? У тебя уже жених имеется, вот за него и выходи.

— Нешта, Хайрулла — бадранг, хараб, а Ванья — ха дей, хаиста, — доказывала девушка, — он плохо, а ты хорошо, красиво.

— О, Господи, да как ещё до тебя донести, что между нами ничего не может быть? Я люблю другую, понимаешь? Для меня только моя Снежинка хаиста и ха да. Ты тоже красивая и хорошая, но не для меня, смирись с этим.

— Я любью Ванья, — упрямо твердила Васима, сведя брови вместе, после чего удалялась, горделивой походкой, теребя концы платка, красиво повязанного на голове. Выйдя из зиндана, она превращалась в кошку, крадущуюся во тьме на мягких лапках.

Назавтра все ожидали приезда Самандара, как бы ему не настучали о слишком вольной жизни дочери в его отсутствие. Вместе с ним в дом прибыл и Хайрулла, собираясь убедить будущего тестя, что траур по отцу можно продолжать и находясь в браке.

— Я всё понимаю, но что скажут люди? Где это видано играть свадьбу в год, когда умер родной человек? — недоумевал хозяин дома, взывая к его голосу разума, — не боишься, что этот вопрос вынесут на джиргу?

— А сам разве не так же поступил, когда похоронил свою жену? Что тогда сказал Совет старейшин или в твоём случае джиргу не проводили?