Весь запал внутри меня вдруг кончился, я сдулась как воздушный шарик.

Ой…

Что-то я и правда разошлась.

Попьёт он крови теперь за мои слова…

— Я ещё думал тебя просто игнорировать, но теперь… — он окинул меня суровым взглядом. — Теперь я буду считать своей святой миссией превратить твою жизнь в ад. О каждом своём слове ты пожалеешь, пигалица мелкая… Раскрыла варежку… Научишься её захлывать. Готовься…

И он ушёл в свою комнату, тяжело и грузно ступая.

Я воспользовалась полученной свободой и юркнула мышкой к себе в спальню, закрыв дверь на засов с другой стороны, который, слава богу, тут имелся…

Ну и что я наделала?

Страх вернулся.

И говорил мне, что я наговорила много лишнего и разозлила и без того голодного и злого тигра в клетке…

11

Весь вечер металась по комнате и не могла найти себе места.

Беспокойство и тревога внутри усиливались.

Ощущение, что тучи надо мной сгущаются, стало почти осязаемым…

Я села на кровать и сняла с тумбочки фотографию мамы в рамке…

Ещё пока с чёрной лентой.

Сороковина ещё не прошла…

Ещё не отболело, ещё так тяжело вдруг остаться одной, как я уже вынуждена была сражаться с обитателями этого большого, чужого мне дома…

— Мам… Ну что ж ты меня так вот оставила, на съедение волкам… — хлюпала я носом, вытирая солёные слёзы с щёк. — Ну кто ж теперь меня защитит и пожалеет, погладит по голове, словно я маленькая девочка? Скажет, что всё образуется и наладится?

Мама всегда так делала.

Когда я плакала и расстраивалась, и мне казалось, что точно наступил конец света, мама садилась на диван и звала меня к себе. Клала мою голову себе на колени и начинала перебирать пряди моих волос, гладить по спине, шептать всякие нежности и обещания, что всё обязательно ещё будет хорошо, что совсем скоро слёзы мои высохнут, и я пойму, что это не проблема, а чушь, что ещё буду звонко смеяться над всем этим. Главное, что у неё есть я, а у меня — она…

Я никак не могла до конца осознать, что это всего никогда-никогда больше не будет…

Больше никогда мама не погладит меня по волосам и не скажет такие важные слова…

Мне придётся найти их внутри себя.

Что теперь у меня осталось, мам?

Чужие стены?

Чужой дом?

Чужая семья, где я лишняя всем?

Где я всем мешаю?

Где никому не нравлюсь?

Да кому я вообще нужна теперь в этой грёбаной жизни?

Роман Петрович обо мне заботится только в память о маме, сама по себе я ему тоже не нужна, ему абсолютно всё равно и на мои чувства, и на то, как я буду жить в этом недружелюбном доме, кем я стану, в кого вырасту, как переживу это горе…

Никому нет дела до меня.

Моя жизнь отныне интересует только одну меня.

Но… Равзе я могу не выдержать и не выжить?

Ради мамы, хотя бы.

Мне придётся быть бойцом, что не в моём характере.

Но мне предстоит сражаться за себя, противостоять этому миру и…

Матвею.

Вот последний меня конкретно пугал.

На что способен избалованный засранец, которому с детства всё доставалось слишком легко?

Он не знает ни любви, ни тоски, ни жалости.

Он ничего не умеет ценить.

Он не знает благодарности и человечности.

Он не понимает боли потери матери…

Он не понимает, что такое остаться одной в этом мире — одной против всех.

Он лишён сердца и милосердия.

И с этим человеком мне придётся жить целый год под одной крышей?

Ходить в один класс?

Терпеть его придирки?

— Мам… Ну как я выдержу это всё, а? — шептала я фотографии, зная, что она мне, конечно, никогда не ответит…

А мне просто больше не с кем поговорить.

12

На следующее утро нехотя спустилась вниз на завтрак.