Что, если? - Юлия Резник

– Кажется, кто-то утверждал, что это просто сон, – усмехается в темноту Имана.

– Да, но… Все равно. Обещай мне, что ты не станешь лезть под пули. Его безопасность – не твоя забота. Так?

– Все верно.

– И даже если что-то случится, ты…

– Я не буду в это лезть. Обещаю.

– Отлично. Но я все равно настаиваю, что это просто сон.

– Конечно.

Глава 23

Герман сидит в позе лотоса и безуспешно пытается очистить разум, чтобы выйти чуточку за… И хоть так, хоть в своих мыслях коснуться ее души своею. Но где там? Волк за дверью воет так, что попробуй сосредоточься на чем-то, кроме этих его завываний. Смирившись, что ничего у него не получится, Глухов встает и с психом открывает дверь.

– Ну что еще?!

– У-у-у-у.

И то в лес смотрит, то на него…

– Хочешь со мной побегать?

Соглашаясь, подросший зверь тычет мохнатым лобешником в бедро Глухову.

– Тебя когда-нибудь там сожрут, ты это понимаешь?

– У-у-у…

Сил бегать у Германа нет. Совсем. И, наверное, этому есть рациональное объяснение – будни после выборов слились в один нескончаемый день сурка, наполненный встречами и работой. Он спит от силы три часа в сутки. А в остальное время пашет как проклятый. Но разве он в первый раз существует в таком режиме? Да нет, конечно. Иррациональное подсказывает Герману, что дело тут в другом. Он просто без нее не может. Не может ни-че-го. Не может собраться, не может себя мотивировать, не может понять зачем? И просто медленно по чуть-чуть умирает.

Волк подпрыгивает, ставит передние лапы ему на плечи. Опрокидывая Глухова на задницу:

– Да тише ты, слон! Фу!

И глюк, вероятно, ловит. Притягивает морду зверя к себе.

– Ты что, у нее был? У нее был, да? Вот же гад.

Псина пахнет псиной. А еще ею… Будто она его погладила по загривку, а шерсть каким-то чудом сохранила нежный девичий запах. Герман обнимает Волка за шею, притягивая зверя к себе. И тянет носом.

Глухов знает об Имане все. По крайней мере, все то, что можно нарыть, задействовав имеющиеся в его распоряжении ресурсы. И то, что она согласилась водить тупоголовых туристов за деньги, он знает тоже. Это как-то позволяет ему примириться с тем, что она не приняла его помощи. Раз у нее есть работа, значит, и какие-то деньги есть. То есть она не голодает, не бедствует и не мечется. А просто живет дальше…

Означает ли это, что она не сломалась? Не факт.

Означает ли это, что он может себя простить? Да никогда в жизни.

Глухов даже извиниться не может. Не потому что гордый. Какой там… Он бы в ногах у нее валялся, если бы тому, как он с ней обошелся, можно было найти прощенье. Просто не знает как. Или скорее даже не представляет, как он, извинившись, снова ее отпустит. Сейчас ему кажется, стоит только ее увидеть, и все. Тормоза откажут, предаст здравый смысл. И он ее тупо на поводок посадит, чтоб никуда от него… Никогда больше. Герман ведь на полном серьезе размышляет над таким вариантом. Вот до чего дожился!

– Эй-эй! – слышится обеспокоенный голос нового начбеза, который, взлетев по ступенькам, не придумал ничего лучше, чем попытаться оттащить Волка от Глухова. В ответ зверь, кто бы сомневался, едва не цапнул того за руку.

– Да мы просто дурачимся. Отпусти пса. Волк, фу!

– Виноват, Герман Анастасыч. Преувеличил проблему.

– Да уж лучше перебдеть, – отмахивается Глухов, по привычке пристально вглядываясь в новое лицо в своем окружении. Спецов ему из столицы подогнали. Заверили, что парни – профессионалы высочайшего уровня. Не верить у Германа нет оснований. Он сейчас ценный кадр, беречь его будут еще с большим рвением. Глухов бросает взгляд на часы: – А ты чего еще не отдыхаешь, Андрей Валерьич?

– Осматриваюсь, что-то неспокойно.