Преданный друг - Юлия Леру

— Раньше не спорили, а сейчас вот решили. Ну все. Успокойся. Успокойся. — Я гладила его вспотевшую голову, прижимала ее к себе, целовала мокрую макушку, повторяя эти слова снова и снова, пока рыдания Олежки не сменились икотой, и он, содрогаясь от нее и от всхлипов, не прильнул щекой к моему плечу.

И тогда я свободной рукой обхватила за шею Лаврика, который сидел подле нас смирно и тихо, и притянула его ближе, позволяя ему заключить нас обоих в объятья, центром которых являлся один маленький плачущий ребенок.

— Не прогоняй папу больше, сынок, — тихо сказала я, пока Лаврик гладил сына по голове. — Папа так тебя любит. Мы оба тебя сильно-сильно любим, даже если спорим. Не обижай нас, ладно?

Олежка вместо ответа уткнулся мне в грудь, а когда Лаврик осторожно просунул руку между ним и мной и обнял его другой рукой, чтобы забрать, кинулся к нему на шею.

Я погладила моего маленького воинственного сына по спине и посмотрела на Лаврика, понимая, что он прав. Мой ребенок был важнее всех моих планов и амбиций. Я не могла допустить, чтобы один из нас стал в конце концов Олежке врагом или обидел его так, что это бы ранило его на всю оставшуюся жизнь.

Расставания мамы и папы уже для его маленького сердечка было достаточно.

— Я перееду, — сказала я.

ГЛАВА 14. НИКА

Олежка очень плохо переносил поездки на автобусе, если они длились более двадцати минут. Его укачивало, тошнило, рвало, и для меня это было едва ли не такое же мучение, как и для него самого: нужно постоянно быть наготове, нужно просить водителя остановиться, нужно выходить из автобуса на пыльную трассу и делать вид, что не замечаешь любопытных, сочувствующих, а иногда и полных отвращения взглядов пассажиров из окон — и считать, постоянно считать время.

В итоге под конец пути выматывались мы оба, а если учесть, что от Бузулука до нашей деревни ехать еще поистине бесконечные для моего сына четырнадцать километров — нет, после второго такого путешествия я зареклась. Слава богу, что существуют поезда! Уж там-то Олежка мог спокойно спать все пять часов пути и, проснувшись, уплетать за обе щеки и глядеть в окно, не боясь, что его укачает.

В общем, из Оренбурга через два дня после нашего с Лавриком разговора мы возвращались по железной дороге. Ехали ненадолго: на три недели, до моего дня рождения, который я хотела справить дома. Мне за это время нужно было поговорить с мамой и окончательно решиться на переезд; Лаврик обещал подыскать мне хорошую квартиру в пределах десяти-пятнадцати минут езды, а если повезет — ходьбы. Какая-то часть моих вещей все еще оставалась у него, так что для переезда ничего сверхъестественного мне бы не потребовалось.

Разве что уговорить себя не думать о том, что я официально становлюсь содержанкой своего бывшего мужа.

Но разве до этого было не так?

Мы не поднимали вопрос о деньгах в суде, когда разводились. Я стала Зиновьевой, Олежка остался Андрониковым, алименты — деньги на содержание ребенка, настаивал Лаврик, не любивший это слово — должны были приходить мне каждый месяц в фиксированной сумме. Квартира досталась Лаврику по наследству, и совместно нажитым имуществом можно было считать разве что автомобиль, и половину его стоимости Лаврик тоже перевел мне на счет в качестве компенсации.

Но я не успела взять оттуда ни копейки. Мой бывший муж дал мне деньги на похороны папы, потом Олежка заболел, потом у него был день рождения… Другие женщины мечтали о таких бывших мужьях, и мне было грех жаловаться на судьбу, но это было неправильно.

…Но Лаврик говорил и принимал решения, а я соглашалась.

Согласилась — ради сына — и сейчас.