Ранее уже утверждалось, что между культурой Мазендерана и Луристаном существовали определенные связи. Это особенно очевидно проявляется в ряде золотых кубков и чаш из Амлаша и Марлик-Тепе (см. рис. 10). Они имеют многие декоративные элементы луристанских кованых металлических чаш, розетку под основанием и одиночный или двойной витой орнамент, выгравированный по краю сосуда, – привлекательный элемент, свойственный исключительно иранским предметам, обнаруживаемый на всех типах луристанского кованого металла. Удлиненные золотые кубки конической формы с горизонтальными полосками из Амлаша и Марлика по форме похожи на сосуды, найденные в Зулу-Абе в Луристане, а быки, шествующие вокруг великолепного золотого кубка из Марлик-Тепе (см. рис. 11в), имеют выгнутые шеи и украшенные перьями ноги, как животные на удилах, изготовленных в Луристане (см. рис. 2). В целом, однако, отделка кубков из северных мест богаче и более тщательно прорисована, чем на любых луристанских вещах, и кажется более вероятным, что кубки и художественные традиции, которые они демонстрируют, переносились с севера на юг, а не наоборот. Изображенные на них шагающие животные имеют выгнутые шеи, их тела разделены на части, как и у животных на поясных пластинах из грузинских и кобанских могильников XII в.

В отделке металла из северных мест важные для Месопотамии мотивы сталкиваются с простым звериным стилем. Тема космической важности, двуглавый орел-лев, сжимающий в безжалостных когтях молодую газель, замечательно изображена на кубке из электрума, приобретенном Лувром. Хотя основная концепция такого монстра происходит, вероятно, из Месопотамии, в искусстве Западной Азии его форма уникальна. Он поразительно подходит в пару к чудовищу с луристанского колчана (см. рис. 6). Другая группа сосудов из Амлаша и Марлика, произведенная, вероятно, гораздо позднее (возможно, в 800–750 гг. до н. э.), хотя и обладает определенными индивидуальными художественными достоинствами, имеет высокие рельефы, вычеканенные в особенно вычурной и несколько комической версии ассирийского искусства (см. рис. 10 а, г).

Эти находки, по-видимому, дают нам изделия, появившиеся в результате той же последовательности иранских вторжений начала 1-го тысячелетия, которыми мы объяснили определенную эволюцию в Луристане. Следы новых поселенцев с их развитой техникой обработки металлов и серой или черной лощеной керамикой, имитирующей металлические формы, в частности бутыли и кувшины с носиками, можно теперь обнаружить не только в Тепе-Гияне, Тепе-Сиалке и Луристане на юге Ирана, но и в местах новых раскопок у Каспийского моря: в Хюлле Хурвине в провинции Казвин, Геой-Тепе в Азербайджане и в Хасанлу, юго-западнее озера Урмия, рядом с Сольдузом.

Ремесла, исконно присущие этим народам, как и ремесла Луристана, все больше подвергались ассирийскому влиянию, пока не оказались поглощенными им окончательно. О перемещениях и распространении этих племен сказать можно немного, но не вызывает сомнения, что из этого богатого и подвижного культурного окружения в VIII в. до н. э. выкристаллизовались искусство и цивилизация Мидии.

Обедненный стратиграфической[2] и исторической информацией, этот период, однако, богат кладами. Один из наиболее интересных памятников религиозной иконографии, обнаруженный на древнем Ближнем Востоке за последние годы, – золотая чаша из Хасанлу (персидский Курдистан). Раскопанная в 1956–1958 гг. сотрудником Пенсильванского университета Р. Дайсоном, эта древняя крепость-холм, видимо, была заселена с начала 3-го тысячелетия до н. э. Но самые интересные находки принадлежат более позднему периоду 1000 – 750 гг. до н. э., когда Хасанлу была важным центром территории народа, названного в ассирийских надписях маннаями. Земля Манна лежала в горном районе восточнее Сулеймании.