…Ваш маньяк, Томас Квик - Ханнес Ростам (2012)

— В случае с Блумгреном вы сказали, что Квик замешан в преступлении?

— Да, насколько помню, я так это оценивал — что если бы не вышел срок давности, у меня были бы основания передать дело в суд.

— Что дало вам такую уверенность?

— Собственно, те же основные моменты, которые касаются всех дел с участием Квика. Он постепенно, разными способами, сообщал такие сведения, которые привязывали его к жертве, демонстрировал такие знания, что можно исключить другие варианты, кроме того, что он побывал на месте и вступал в контакт с жертвой.

Ван дер Кваст продолжает:

— Он был отчетливо привязан к месту, в первую очередь к месту находки. По словам судмедэксперта, все было объяснено и ничто не осталось необъясненным. Описание травм, которое дал Квик, выглядело очень убедительным. Он очень точно описал, что поместил тело Блумгрена в своего рода сарай. Я постараюсь описать, чтобы вы поняли, как мы работали.

Я слушаю и киваю, стараясь показать, что я понимаю, как они работали, и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не проговориться, что у Квика алиби в отношении этого убийства. Только не сейчас. Когда я расскажу об этом, существует риск, что интервью на этом и закончится.

Вместо этого мы переходим к обсуждению убийства на Аккаяуре. Я спрашиваю, как прокурор относится к тому, что Квик поначалу рассказал, что якобы добрался от Йоккмокка до Аккаяуре и обратно на велосипеде, а на следующем допросе заявил, что ехал на машине с Йонни Фаребринком и что они убивали вдвоем.

— Это была постоянная проблема в течение всего следствия — деяния целиком или частично представлялись достаточно расплывчато, — отвечает ван дер Кваст.

— Но ведь это вовсе не расплывчато, — пытаюсь возразить я.

— В том смысле, что утверждения вырастают именно так, как вы сейчас описываете.

— Можно ли сказать, что история «вырастает», если изначальный вариант заменяется совершенно новым?

— Да, это можно описать как угодно, — пожимает плечами ван дер Кваст.

Когда интервью продолжается больше часа, я спрашиваю прокурора, почему он во время следствия разрешил Квику пользоваться свободой перемещения и уходить в увольнительные, хотя тот подозревался в убийстве нескольких мальчиков.

— Ясное дело, можно сказать, что это непонятно. Но вопрос, по сути, в том, корректно ли это. Есть ли у этой проблемы другие аспекты? Именно в них все дело, — загадочно поясняет он.

— Да, вы хотите, чтобы Квик рассказал как можно больше, — делаю я новую попытку.

— Само собой. Это моя задача — сделать так, чтобы он рассказал.

— Вы не помните, интересовались ли вы когда-нибудь, чем Томас Квик занимался во время увольнительных в Стокгольм?

— Точно не помню. Мы старались следить за ним, насколько было возможно.

— Вы задавали ему этот вопрос?

— Как я могу это знать восемь лет спустя?

— А если я скажу, что он сидел в библиотеке в Стокгольме? В газетном отделе?

— Я не знаю, чем он там занимался, если он вообще там был.

— Именно там он и был.

— Я смотрю, вы хорошо осведомлены.

— Да, я очень хорошо осведомлен.

Впервые за время интервью Кристер ван дер Кваст заметно нервничает, и даже мне становится неприятно от его мученического вида. Глаза у него слезятся, он нервно заламывает руки, но говорит с наигранным равнодушием:

— Ага. А что он читал?

— О Томасе Блумгрене — среди прочего.

— Да, но дело в том, что центральные доказательства в этом деле — материалы совсем иного рода. В этом вся суть.

Мы оба прекрасно знаем, что именно в этом «вся суть»: Квик пересказывал факты, опубликованные в газетах в 1964 году. Ван дер Кваст понимает это и меняет тон прямо в середине фразы:

— Если окажется, что мы ошибались, придется пересмотреть всю ситуацию.

— Он ездил в Стокгольм с целью собрать информацию о Томасе Блумгрене, — поясняю я.