Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер (1988)

Но, плод вкусив, блаженство потерял.

Еще одно тебе, мой друг, открою, -

Хотя и нету текста под рукою,

Но я на глоссу [207] некую сошлюсь,

Что наш господь, сладчайший Иисус,

Имел в виду, конечно, нас, смиренных,

Сказав, что духом нищие блаженны.

Так и везде в Писании. Суди же,

Кто к духу, да и к букве много ближе -

Мы или те, кто блага наживает

И в пышности, как в луже, погрязает?

Тьфу на их пышность и на их разврат!

Пускай в геенне все они сгорят.

Они, как видно, с Йовиньяном схожи,

Как он, брюхасты, наглы, краснорожи,

Жирны, что кит, и тяжелы, что гуси,

И налиты вином так, что боюсь я,

Не лопнули б, как тонкая бутыль,

Которую расперла снеди гниль.

Не благолепны, друг мой, их моленья,

Как загнусят Давида песнопенья.

И не они всевышнего прославят,

Как изрыгнут: «Cor meum eructavit» [208].

Равно как в древности, так и сегодня

Кто, кроме нас, идет путем господним?

Ведь мы, вершители господня слова,

Не только слушать – исполнять готовы.

Наш голос сладок для господня слуха,

Он нам внимает, верь мне, в оба уха.

Как сокол, что взмывает в облака,

Так и молитва наша высока,

Доходчива до божия престола.

Ах, Томас, Томас! Нашего глагола

Столь велика пред богом благодать,

Что не могу тебе и рассказать.

Молитвой нашей только и живешь ты,

Хотя того не ценишь даже в грош ты.

И день и ночь возносим мы моленья,

Чтоб дал тебе всевышний исцеленье

И каждым членом вновь ты мог владеть».

«Свидетель бог, старался я радеть

За эти годы целой своре братьев.

Что им скормил, того не смог содрать я

Со всех клиентов, разорился в пух.

Но легче на волос не стал недуг.

А денежки прощай. Они уплыли».

«Все потому, что неразумно были

Обращены. К чему сменять так часто

Молельщиков? С одним водись, и баста.

Не исцелит цирюльник иль аптекарь,

К чему они, коль лечит лучший лекарь?

Тебя непостоянство, Томас, губит.

Ну кто тебя, как мы, жалеет, любит?

Тебе ль молитвы нашей недостало?

Нет, дело в том, что ты даешь нам мало:

«Даруй в обитель эту порося;

В обитель ту пошли, жена, гуся;

Дай брату грош, пускай его не злится».

Нет, Томас, нет, куда это годится?

Разбей ты фартинг [209] на двенадцать долек -

Получишь даже и не ноль, а нолик.

Вещь в целом – сила, пусть под спудом скрыта,

Но силы нет, коль на куски разбита.

Я не хочу обманывать и льстить,

Молитву хочешь даром получить,

Но бог не раз вещал, вещал стократы,

Что труженик своей достоин платы.

Твоих сокровищ, Томас, не хочу я,

Но их охотно господу вручу я.

И братия помолится охотно,

Да обратится дар твой доброхотный

На церковь божью. Если хочешь знать,

Сколь велика в том деле благодать,

Я на угодника Фому [210] сошлюся,

Что строил храм для короля-индуса.

Ты вот лежишь, бесовской полон злобой,

Всецело занятый своей особой.

Жену свою, страдалицу, бранишь

И кроткую овечку жесточишь,

Поверь мне, Томас, бог тебя осудит,

Не ссорься с нею, много лучше будет,

Ведь пожалеешь сам ты наконец.

Об этом вот что говорит мудрец:

«Не будь ты дома аки лютый лев;

Не обращай на ближних ярый гнев,

Тебя в беде друзья да не покинут».

Страшись, о Томас! Мерзкую скотину

Ты выкормил в утробе: то змея,

Что средь цветов ползет, свой хвост вия,

И насмерть вдруг украдкою нас жалит.

Ее укус кого угодно свалит.

Ведь жизни тысячи людей лишились

Лишь оттого, что с женами бранились

Или с наложницами. Ты ж, мой друг,

Такой пленительной жены супруг,

Зачем с ней ссориться тебе напрасно?